28 сентября 1914 года родился Владислав Леонидович Занадворов. Погиб под Сталинградом 28 ноября 1942 года.
На высоте Н.
На развороченные доты
Легли прожектора лучи,
И эти темные высоты
Вдруг стали светлыми в ночи…
А мы в снегу, на склонах голых,
Лежали молча, где легли,
Не поднимали век тяжелых —
Высот увидеть не могли.
Но, утверждая наше право,
За нами вслед на горы те
Всходила воинская слава
И нас искала в темноте.
Война
Ты не знаешь, мой сын, что такое война!
Это вовсе не дымное поле сраженья,
Это даже не смерть и отвага. Она
В каждой капле находит своё выраженье.
Это — изо дня в день лишь блиндажный песок
Да слепящие вспышки ночного обстрела;
Это — боль головная, что ломит висок;
Это — юность моя, что в окопах истлела;
Это — грязных, разбитых дорог колеи;
Бесприютные звёзды окопных ночевок;
Это — кровью омытые письма мои,
Что написаны криво на ложе винтовок;
Это — в жизни короткой последний рассвет
Над изрытой землёй. И лишь как завершенье
Под разрывы снарядов, при вспышках гранат
Беззаветная гибель на поле сраженья.
Вчера был день рождения Александра Петровича Межирова (1923 — 2009).
«Прощание с Юшиным». Читает автор
Прощание с Юшиным
«Веют страхи, веют страхи
Над твоею головой…»
Как обстоят дела с семьей и домом?..
Жизнь зиждилась на мяснике знакомом,
На Юшине, который был поэт,
Идиллий выразитель деревенских
И вырезатель мяса для котлет –
Предмета вечных вожделений женских.
Он был из обездоленных. Но это
Врагом земли не сделало поэта, —
Имея в Подмосковье огород,
Выращивал приятные закуски,
Чтоб все-таки закусывал народ,
Уж если стаканáми пьет, по-русски.
Он сочинял стихи, точнее, песенки,
В них вкладывая опыт свой и пыл, —
Прямые строчки, безо всякой лесенки, —
Но очень Маяковского любил.
Пока из мяса жарились котлеты,
Он сочинял припевы и куплеты,
В них вкладывая пыл и опыт свой, —
Как по деревне, в шелковой рубахе,
Гуляет парень и как веют страхи
Над девушкиной бедной головой.
Питая до отмеренного часа
И вечный дух, и временную плоть,
Промеж Парнаса и парного мяса
Он перепутье смог перебороть.
И песенки его поет поныне
В голубовато-белом палантине
Своим прекрасным голосом, навзрыд,
Одна из карамзинских Аонид.
Как обстоят дела с семьей и домом?
Мороженое мясо в горле комом.
Жизнь зиждилась на том, что был знаком
Через чужих знакомых с мясником,
Который был поэт… Не отпевали…
И неизвестно, кто похоронил,
Кто мертвые глаза ему закрыл.
Обедаю теперь в «Национале»,
В тени лиловой врубелевских крыл.
(Конечно, это выдумка, не боле, —
Тем более они на «Метрополе»,
Да и не крылья, да и цвет иной,
Да и не все ль равно, в какой пивной.)
Бушуют калориферы при входе
В «Националь». Не слишком людно вроде,
Но нет местов. Свободных нету мест,
Пока обеда своего не съест
Симпозиум, конгресс и прочий съезд.
Доел. И наступила пересменка
Вкушающих посменно от щедрот,
Над новыми клиентами плывет
Шумок несуществующего сленга.
Кейфующая неомолодежь —
Коллеги, второгодники-плейбои,
В джинсовое одеты, в голубое,
Хотя повырастали из одеж
Над пропастью во ржи (при чем тут рожь?)…
Они сидят расслабленно-сутуло,
У каждого под задницей два стула,
Два стула, различимые легко:
Один — купеческое рококо,
Другой — модерн, вертящееся что-то
Над пропастью во ржи
(при чем тут рожь?), —
И все же эта пропасть — пропасть все ж,
Засасывающая, как болото.
И все они сидят — родные сплошь
И в то же время — целиком чужие.
Я понимаю это не впервые
И шарю взглядом. Рядом, через стол,
Турист немецкий «битте» произносит
И по-немецки рюмку шнапса просит.
Он хмур и стар. И взгляд его тяжел.
И шрам глубокий на лице помятом.
Ну да, конечно, он ведь был солдатом
И мог меня, голодного, убить
Под Ленинградом —
И опять мы рядом, —
За что, скажите, мне его любить?
Мы долго так друг друга убивали,
Что я невольно ощущаю вдруг,
Что этот немец в этой людной зале
Едва ли не единственный, едва ли
Не самый близкий изо всех вокруг.
Перегорело все и перетлело,
И потому совсем не в этом дело,
Как близок он — как враг или как друг.
Ну а тебе да будет пухом, Юшин,
Твоя земля. Вовек не бысть разрушен
Храм духа твоего. Душа поет!
И, пребывая в безымянной славе,
Ты до сих пор звучишь по всей державе,
Не предъявляя за котлеты счет.
26 сентября родился Дмитрий Владимирович Веневитинов (1805 — 1827).
Предположительно портрет Д. Веневитинова, около 1820
Три розы
В глухую степь земной дороги,
Эмблемой райской красоты,
Три розы бросили нам боги,
Эдема лучшие цветы.
Одна под небом Кашемира
Цветет близ светлого ручья;
Она любовница зефира
И вдохновенье соловья.
Ни день, ни ночь она не вянет,
И если кто цветок сорвет,
Лишь только утра луч проглянет,
Свежее роза расцветет.
Еще прелестнее другая:
Она, румяною зарей
На раннем небе расцветая,
Пленяет яркой красотой.
Свежей от этой розы веет,
И веселей ее встречать.
На миг один она алеет,
Но с каждым днем цветет опять.
Еще свежей от третьей веет,
Хотя она не в небесах;
Ее для жарких уст лелеет
Любовь на девственных щеках.
Но эта роза скоро вянет;
Она пуглива и нежна;
И тщетно утра луч проглянет:
Не расцветет опять она.
1826
Домовой
«Что ты, Параша, так бледна?»
— «Родная! домовой проклятый
Меня звал нынче у окна.
Весь в черном, как медведь лохматый,
С усами, да какой большой!
Век не видать тебе такого».
— «Перекрестися, ангел мой!
Тебе ли видеть домового?»
«Ты не спала, Параша, ночь?»
— «Родная! страшно; не отходит
Проклятый бес от двери прочь;
Стучит задвижкой, дышит, бродит,
В сенях мне шепчет: отопри!»
— «Ну, что же ты?» — «Да я ни слова».
— «Э, полно, ангел мой, не ври:
Тебе ли слышать домового?»
«Параша, ты не весела;
Опять всю ночь ты прострадала?»
— «Нет, ничего: я ночь спала».
— «Как ночь спала! ты тосковала,
Ходила, отпирала дверь;
Ты, верно, испугалась снова?»
— «Нет, нет, родимая, поверь!
Я не видала домового».
Декабрь 1826
Жизнь
Сначала жизнь пленяет нас:
В ней все тепло, все сердце греет
И, как заманчивый рассказ,
Наш ум причудливый лелеет.
Кой-что страшит издалека, —
Но в этом страхе наслажденье:
Он веселит воображенье,
Как о волшебном приключенье
Ночная повесть старика.
Но кончится обман игривой!
Мы привыкаем к чудесам.
Потом — на все глядим лениво,
Потом — и жизнь постыла нам:
Ее загадка и развязка
Уже длинна, стара, скучна,
Как пересказанная сказка
Усталому пред часом сна.
