30 августа родился Александр Яковлевич Аронов (1934 — 2001).
Кьеркегор и Бог
Кьеркегор говорит: — Бога нет!
Это очень обидело Бога.
— Ну, пошло, надоело, привет!
Это как это так — меня нет?
Докажи! Но, пожалуйста, строго.
Кьеркегор говорит: — Посмотрю,
Для начала задачку подкину.
Ты верни-ка мне Ольсен Регину,
Молодую невесту мою.
А вокруг все народы стоят,
Возле Господа и Кьеркегора,
И следят за течением спора,
Затаивши дыханье следят.
Напрягает все силы Господь,
Тьму проблем на ходу разрешает
И без времени падшую плоть
Поднимает со дна, воскрешает.
Рукоплещут насельники кущ,
Нет у свиты небесной вопросов:
— Видишь, наш Господин всемогущ!
Значит, Бог он, ты видишь, философ.
Смотрят люди с деревьев и с гор,
С перекрёстка и с крыши вокзала…
— Но ещё, — говорит Кьеркегор, —
Нам Регина своё не сказала.
Тут Регина, восстав среди дня,
Потянулась, в томленье ли, в неге ль:
— Если вы воскресили меня,
Где же муж мой, где добрый мой Шлегель?
— Так-так-так, ты меня обманул, —
Кьеркегор констатирует сухо. —
Ты не Бог. Это всё показуха.
Воскресив, ты её не вернул!
Бог опять поднапрягся в тиши.
Он на лбу собирает морщины
И у женщины той из души
Изымает он облик мужчины.
— Где была я, мой друг, до сих пор?
Как жила без тебя — неизвестно.
Кьеркегор, это ты, Кьеркегор? —
Говорит Кьеркегору невеста.
И притихли народы вокруг.
Человечество пот отирает.
Овладел им ужасный испуг:
Неужели мудрец проиграет?
Кьеркегор говорит:
— Болтовня.
Это снова не хлеб, а мякина.
Если любит Регина меня —
То какая же это Регина?
И вздохнули народы. В свой срок
Их война или труд призывает.
И печально задумался Бог:
«Да, пожалуй, меня не бывает».
Пророк
Он жил без хлеба и пощады.
Но, в наше заходя село.
Встречал он, как само тепло,
Улыбки добрые и взгляды,
И много легче время шло,
А мы и вправду были рады —
Но вот зеркальное стекло:
А мы и вправду были рады,
И много легче время шло.
Улыбки добрые и взгляды
Встречал он, как само тепло,
Но, в наше заходя село,
Он жил без хлеба и пощады.
Хайфа. Лагерь для переселенцев
О чем ты там, польская, плачешь, еврейка,
В приюте, под пальмой, где стол и скамейка,
Дареный букварь, и очки, и оправа,
И буквы, в тетрадку входящие справа?
Студентик, учитель, пан будущий ребе,
Так громко толкует о хляби и хлебе,
О том, как скиталась ты в странах нежарких
Две тысячи трудных и семьдесят жалких.
Прошло две войны. Унесло два семейства.
Каникулы. Кончились оба семестра.
Ты выучишь иврит, и столько увидишь,
Забудешь и польский, и нищий свой идиш,
И ешь ты, и пьешь, и ни гроша не платишь,
Читаешь, и пишешь — и что же ты плачешь?
По мебели, на шести метрах в избытке,
По старой соседке антисемитке.
