3 марта родилась Вера Николаевна Маркова (1907 — 1995).

Молчальница

Прожила я восемь десятилетий.
Прожила я восемь столетий, дети.
Рай и ад исходила до голой кости.
В аду прижилась, в раю только гостья.
Голосом не своим я всю жизнь говорила.
Знали голос мой лишь перо и чернила.
А они — рот на запор — молчали,
Когда пели в раю, а в аду кричали.

17 сентября 1987

* * *

Луна на том берегу
Бросила мне конец полотенца.
Я стала обматывать полотенцем
Черные обгорелые пни,
Черные обгорелые головы…
Но мне не хватило луны.

1964

* * *

Я ненависть нянчила на руках.
Качала ее,
Пеленала ее…
Кормила
Презренным лицом
И шорохом крови.

А теперь она
Идет на меня, качая улицы,
В ногу, в ногу, в ногу,
И сквозь рупор
В упор:
…ый, ый, ый.

1964

Spiritual

Веди нас на зеленые пастбища,
На медовые заливные луга,
Где дышится так, как трава колышется,
Где верное «завтра» приходит наверное,
Где нога воспоминанья легка!
Веди нас на зеленые пастбища!
Всех веди на зеленые пастбища,
Тех, кто не жил и кто не дожил,
Кто рассеялся в воздухе, как дождик,
Кто плыл, как ястреб, все истребя!
Веди нас на зеленые пастбища,
Туда, где мы обручимся
С собою,
Как с морем венецианские дожи,
Туда, где каждый встретит себя, —
О, этот лик, такой непохожий! —
Где каждый впервые встретит себя.
Ночь вытянулась длинной трубою…
Лишь в самом конце световой кружок
Глядит на нас, словно волчий глаз.
Старый Господь, как свежий ожог.
Веди нас на зеленые пастбища.

29–30 августа 1967

* * *

Накрыты столы.
По горло целому городу.
Хозяйки спешат,
кто кого перекормит.
Ели, насытились,
семь осталось коробов.
Собакам куски,
крохи на подоконник.
Потчуют поле
хлебосольных метелей хлопья,
Грозы-мотовки
в море метнули молот.
Меньшего не хочу,
это доля холопья.
Большего не возьму,
царский пестую голод.

28 марта 1981

* * *

Не оборачивайся книгой,
Ни каторжным листом тетради,
Но помоги мне сбросить иго,
Дай наглядеться, бога ради,

Впитать тебя в глаза и ноздри,
По шерсти гладить, против шерсти,
И, не просыпав, не разрознив,
Все взять от этой дивной персти.

С высот свободного паренья
Вдруг все увидеть, что бывало.
— — — — — — — — — — — —
В последний миг, теряя зренье,
Скажу:
«Мне мало, мало, мало!»

30 сентября — 1 ноября 1981

* * *

Говорят, терпеливому Иову
Возместили его потери,
Всех детей возвратили,
Но только других, не прежних.
А первенца разве забудешь?
Того, что ловил со смехом
Курчавую черную бороду
Пятью лепестками розы.
Есть первенцы-минуты,
И есть минуты-подмены.
Все тороватое время
Меня не сумело утешить.

1982

28 февраля 1972 года родился Леонид Витальевич Шевченко. Убит 25 апреля 2002 года при невыясненных обстоятельствах недалеко от своего дома.

* * *

Я обнимался с девушкой хромой.
В соломе спал, блуждал в тумане.
Я шёл домой и не пришёл домой
Из Палестины с фиником в кармане.

Я грелся у голландского огня,
Я пел баллады ветреной весною.
Кто знает жизнь — тот не поймёт меня,
Кто знает смерть — не встретится со мною.

Вот капли пота над моей губой,
Вот капли крови над моей губою.

И вольный каменщик за праздничным столом,
Когда идёшь под барабанный бой
Эпохи — с непокрытой головою —
Невольно заслоняешься крылом.

* * *

В зимнем городе мёрзнет шинель палача,
И сравнительно тихо под каменным небом,
Но больничное утро дрожаньем плеча
Выдаёт беглеца перед самым побегом.
На перила мостов снизошла пелена,
Оголив облака, извивается, тает,
На Бутырке ворона (а в клюве луна)
С мертвецами старинную басню играет.
Мой прекрасный! Когда и тебя поведут, —
Будет тихое утро, на улицах сыро,
В зимнем городе страшно вороны поют
И бросают на головы ломтики сыра.
Я устану бояться, когда-нибудь я
Перережу рассвет одноразовой бритвой.
В зимнем городе пусто, и дышит броня
Никому не известной доселе молитвой.
И глядят удивлённо в ограду цари,
Наступает заря на разбитую банку,
За святую субботу горят фонари,
И шинель палача накрывает Лубянку.
И кому-то зашепчется в дыме: жара,
Может, пьяной старухе у пьяной коптилки,
В зимнем городе мёрзнет чужая жена,
И чужие друзья открывают бутылки —
Им не хочется есть, им не хочется пить,
Им довольно огня неживого рисунка.
Я ещё собираюсь тебя полюбить
В этом городе тёмном на склоне рассудка.
Я ещё собираюсь, но плавит свеча
Застеклённый, случайный, поспешный румянец,
В зимнем городе мёрзнет шинель палача,
Но сильнее всего указательный палец.
Не забудь же, Господь, ты жилище моё,
Я совсем не кричу, кое-как заклинаю.
Я надену опять гробовое бельё,
Погашу фитилёк и тебя не узнаю.

Украйна

Какого Голема слепить из этой глины?
Растёт бамбук на киевском дворе,
Хоронятся в подсолнухах павлины
И крокодилы царствуют в Днепре.

В Донецке милицейские мигалки,
За пазухой полтавский помидор.
Когда б не алконосты и русалки,
Пропал бы озабоченный шахтёр.

Что ты найдёшь на этих огородах?
Ребёнка шестилетнего с хвостом?
Как ты удержишься на этих скользких водах
С владимирским заточенным крестом?

Последний день не отдают бесплатно,
Коптят покойников славянские божки.
Мы возвращаемся из Харькова обратно,
В Луганске поглощаем пирожки.

1997

* * *

Сапогами стучать, соблюдая мечты,
как в бреду нарушая квартиры,
покоситься крестом на рассудок Читы
с умозрительным блеском Пальмиры.
Нет сомнений в моих похождениях. Нет,
И копейка трещит оружейно,
то сухие листки проверяют рассвет,
ни на миг не забыв пораженья.
Моя родина, был бы теперь властелин,
постарел бы заметно в острогах,
сумасшедшее ваше сиятельство, клин,
не блефуй на открытых дорогах.
Никому не отослана странная весть,
что цепей пресноватые лики
разрывают боренье на чуткую жесть
и на грубый оскал повилики.
Раз твои собираются жёны в домах,
европейские пухнут журналы —
от мороза предательство пуще в умах,
и во храме глаза задрожали
и былое отечество — дряблый рассказ,
от стекла до завода Петрова,
даже шуба шипит в обвинительный час,
и до крови не сменится крова.
Никогда, никому, до сестры городской,
но чиновника труп пред метелью,
он, наверное, знает, когда Трубецкой
оживляет шинель за шинелью.

Рыбы-птицы

Как много света и серьёзных лиц,
Обречены все люди молодые.
Они ещё не превратились в птиц,
Не вытянули клювы восковые.
Их обнимают злые города,
Их волосы под снегом или ветром,
А впереди несчастная звезда
Взошла, играя обморочным спектром.
Я вижу то, что не увижу вновь:
На человеке вспыхнула одежда.
Постой, моя последняя любовь,
Моя рыжеволосая надежда.
Как много света в небольшом саду,
Прощальных слов и медленного гула.
И я уже забыл, в каком году
Меня, как мальчика, в бараний рог согнуло.
И мы вошли с тобою в кинозал,
Чтоб нам механик правду показал,
И прошлое осталось за чертою.
Нет, мы не птицы — в глубине реки
Нам длинные заточат плавники
И наградят великой немотою.