23 февраля родился Василий Васильевич Капнист (1758 — 1823).

Вздох

С Миленой поздною порою,
Под тенью скромного леска,
Мы видели, как меж собою
Два разыгрались голубка.
Любовь моя воспламенилась,
Душа на языке была,
Но, полна страстью, грудь стеснилась,
И речь со вздохом умерла.
Увы! почто ж уста немели
И тайны я открыть не мог?
Но если б разуметь хотели,
Не все ль сказал уж этот вздох?
И нужно ль клятвы, часто ложны,
Всегда любви в поруки брать?
Глаза в душе всё видеть должны
И сердце сердцу весть давать.

<1799>

Силуэт

Твой образ в сердце врезан ясно,
На что ж мне тень его даришь?
На то ль, что жар любови страстной
Ты дружбой заменить велишь?
Но льзя ль веленью покориться:
Из сердца рвать стрелу любви?
Лишь смертью может потушиться
Текущий с жизнью огнь в крови.

Возьми ж обратно дар напрасный, —
Ах! нет: оставь его, оставь.
В судьбине горестной, злосчастной
Еще быть счастливым заставь:
Позволь надеждой сладкой льститься,
Смотря на милые черты,
Что, как твоя в них тень хранится,
Хоть тень любви хранишь и ты.

<1806>

Юлий Ким. «Волшебная сила искусства». Исполняет автор

Юлий Ким

Волшебная сила искусства

(История, приключившаяся с комедиографом Капнистом в царствование Павла I и пересказанная мне Натаном Эйдельманом)

Капнист пиесу накропал, громадного размеру.
И вот он спит, в то время, как царь-батюшка не спит:
Он ночь-полночь пришел в театр и требует премьеру.
Не знаем, кто его толкнул. История молчит.

Партер и ложи — пусто все. Ни блеску, ни кипенья.
Актеры молятся тайком, вслух роли говоря.
Там, где-то в смутной глубине, маячит жуткой тенью
Курносый царь. И с ним еще, кажись, фельдъегеря.

Вот отмахали первый акт. Все тихо, как в могиле.
Но тянет, тянет холодком оттуда (тьфу-тьфу-тьфу!)
«Играть второй!» — пришел приказ, и с Богом приступили,
В то время, как фельдъегерь: «Есть!» — и кинулся во тьму.

Василь Васильевич Капнист метался на перине:
Опять все тот же страшный сон, какой уж был в четверг:
Де он восходит на Олимп, но, подошел к вершине,
Василь Кирилыч цоп его за ж… — и низверг.

За ж… тряс его меж тем фельдъегерь с предписаньем:
«Изъять немедля и в чем есть отправить за Урал,
И впредь и думать не посметь предерзостным мараньем
Бумагу нашу изводить, дабы хулы не клал.»

И не успел двух раз моргнуть наш, прямо скажем, Вася,
Как был в овчину облачен и в сани водворен.
Трясли ухабы, трряс мороз, а сам-то как он трясся,
В то время как уж третий акт давали пред царем.

Краснел курносый иль бледнел — впотьмах не видно было.
Фельдъегерь: «Есть!» — и на коня, и у Торжка нагнал:
«Дабы сугубо наказать презренного зоила,
В железо руки заковать, дабы хулы не клал!»

«Но я не клал! — вскричал Капнист, точа скупые слезы —
Я ж только выставил порок по правилам искусств!
Но я его и обличил! За что ж меня в железы?
И в пятом акте истоптал, — за что ж меня в Иркутск?!»

Меж тем кузнец его ковал с похмелья непроворно.
А тут еще один гонец летит во весь опор…
Василь Васильевич Капнист взглянул, вздохнул покорно,
И рухнул русский Ювенал у позлаченных шпор!

…Текли часы. Очнулся он, задумчивый и вялый.
Маленько веки разлепил и посмотрел в просвет:
«Что, братец, там за городок? Уже Иркутск, пожалуй?»
— «Пожалуй, барин, Петербург» — последовал ответ.

«Как…Петербург?!» — шепнул Капнист, лишаясь дара смысла.
— «Вас, барин, велено вернуть до вашего двора.
А от морозу и вобче — медвежий полог прислан,
И велено просить и впредь не покладать пера».

Да! Испарился царский гнев уже в четвертом акте,
Где змей порока пойман был и не сумел уползть.
«Сие мерзавцу поделом!» — царь молвил, и в антракте
Послал гонца вернуть творца, обернутого в полсть.

Все ближе, ближе Петербург, и вот уже застава.
И в пятом акте царь вскричал: «Василий! Молодец!»
И на заставе ждет уже дворцовая подстава,
И только прах из-под копыт — и махом во дворец.

Василь Васильевич на паркет в чем был из полсти выпал.
И тут ему и водки штоф и пряник закусить.
— «Ну, негодяй, — промолвил царь и золотом осыпал —
Пошто заставил ты меня столь много пережить?»

…Вот как было в прежни годы,
Когда не было свободы!

1984

Сегодня день рождения у Марии Вячеславовны Фаликман.

«От белого снега до чёрного снега». Читает автор

* * *

От белого снега до чёрного снега не больше недели.
От чёрного снега до черной земли дуновенье циклона.
А дальше до зелени без промедления дни полетели,
а дальше черемуха, дальше сирень, и в пол-улицы крона
у старого клёна, а что нам до клёна, когда до каштана
от силы неделя, но дни, словно дворники в полуподвале,
толкутся на месте, бранятся, и голубь им вторит гортанно,
достанешь печенья ему из кармана — заметит едва ли.

Среди зацелованных этим циклоном в почёте беспечность,
в ходу неприкаянная простота, беспардонное счастье.
А дальше, как в детстве, когда так мучительно рвутся беречь нас,
чуть-чуть заиграешься, сразу — смотри, дотемна возвращайся.
И ты возвращаешься. Морось внезапная сыплется с неба.
Отвергнута голубем, в недрах кармана крошится галета.
И вновь мимо зелени до тополиного белого снега.
До белого снега, до чёрной земли, до зелёного лета.

Апрель, июль 2011

* * *

С. Д.

Чтобы дом, и за домом сад, и живая изгородь,
и качели в саду, и лисы в глубинах сада.
Всё равно не найдёшь, даже если будешь выискивать,
даже если с пелёнок веришь, что так и надо.

Чтобы скучно, светло и ветрено. И до завтрака
уходить в холмы и шагать под сорочьи крики.
Чтобы там, наверху, голова кружилась от запаха
разнотравья, свободы, счастья и ежевики.

Чтобы скрипка, а лучше две, но без всякой музыки,
только солнце выхватит полечку книжной пыли
и подростка на фото. Боже, какие узкие
у него ладони и плечи когда-то были.

Это всё твоё, ни в какой не отыщешь повести,
не научишься, не вберёшь, не впитаешь где-то.
Чтобы в лес — пешком, чтобы в город — только на поезде,
и смотреть в окно, как весна прорастает в лето.

Что случайно, а что в подарок тебе достанется —
ты бери, ну где тебе времени взять на поиск?
У тебя четыре минуты пешком до станции —
довести до ума строфу и запрыгнуть в поезд.

Февраль-март 2015

* * *

Минус восемь восьмого марта — куда ни шло.
Минус десять десятого — всё-таки перебор.
У цветочниц неблагодарное ремесло:
размораживать город, застывший в зиме с тех пор,
как последние астры взяла старушка в платке
и, поправив платок, растаяла в свете фар.
Вот с тех пор и зима. И, с зимою накоротке,
смотрит город стеклянным взором на твой товар.

Только ты и сама как будто застыла здесь,
провалилась в сон, а во сне другая, не ты,
не проснувшись толком, ныряет ногами в смесь
грязноватого снега, соли и нищеты,
и весь день считает убытки, и каждый час
худосочные розы считает по головам.
Видно, что-то еще потребно зиме от вас,
а быть может, от нас. Но, увы, отдуваться вам.

Минус десять и солнце: как там сказал поэт?
Просыпайся, красавица, нечего тут, пора.
И висит над Москвой в ожиданье твоих побед
это облачко лёгким взмахом его пера.
И затянет, и потеплеет, и потечёт,
и захлюпает на земле и на небеси…
Не спеши, завернув тюльпаны, выставить счёт.
Вот отступит зима — что хочешь тогда проси.

9-14 марта 2012