4 сентября родился Яков Эммануилович Голосовкер (1890 — 1967).

* * *

Я — неразгаданная тайна забытой сказки, я — поэт.
Я — пламень, не дающий свет
И свет, не знающий сгоранья.
Я — только миг. Я — камня блеск, — игра лучей в снегах мечтанья.

1912

Фридрих Гёльдерин (1770-1843)

Любовь

Вы забыли друзей, вы и поэтов дар
В благодарность всей тьмой так опозорили,
Бог прости вам, но чтите
Хотя бы душу любви живой.

Где, не скажете ль мне, люди живут людьми,
Когда рабство забот только и знают здесь?
Потому-то и бродит
Беззаботно над нами Бог.

Но как год ни суров, стужа беспесенна,
Срок придет, и гляди, — дождиком брызнуло.
Зеленеет уж поросль,
Чаще птиц одиноких трель.

Пробудился и лес. Мреет. Река бурлит.
Уж дохнуло теплом неги полуденной,
В срок предпосланной. Близок
Шаг прекрасной поры, весны.

Мы не верим ли ей? Радостно-вольная,
Вся блага и чиста, над рудоносною,
Над землею восходит
Бога дочь. От него любовь.

Так прими же ее, ты, мой небес цветок!
Тебя пестует песнь, сладким нектаром вздох
Сил эфира питает
И растит животворный луч.

Крепни, бором взойди! Зрей и дыши, мой мир!
Полноцветно цвети! Ты, о любви язык,
Языком будь родимым,
Вглубь вдыхая народа речь.

Краткость

Как ты, песнь, коротка! Иль не мила тебе
Ткань напева, как встарь? И тогда, в юности,
В дни надежд — иль забылось?
Нескончаемо песнь ты длил.
Миг — и счастье, и песнь. В зорю вечернюю
Окунусь ли — уж темь, и холодна земля,
И, мелькая, все чертит
Птица ночи у глаз крылом

Выздоровление

Грусть. Любимец твой спит. Болен. Что мешкаешь,
Исцелительница! Или иссякла вдруг
Нега вздохов эфира,
И не брызнут ключи зари?

Иль цветы на земле в золоте солнечном,
Рощ весенних плоды не исцелят, увы,
Этой жизни, о боги!
Кто ж ее, как не вы, создал?

Ах, не дышит ли вновь благостной жизнью звон
Переливчатых слов? Вновь ей мила, влечет
Юность прелестью, вновь ей
Мир сияет, как встарь тебе.

О природа, о жизнь! Помню, как ты не раз,
Чуть поникну грустя, юноулыбчиво
Мне дарами венчала
Блеск чела. Увенчай же вновь.

Пусть состарюсь и я. Ты не меня ль, что день,
Возрождала? Тебе, всепретворяющей,
Брошу в пламень огарок
И, восстав, оживу иным.

Переводы Я. Э. Голосовкера

6 мая родился Харри Эдмунд Мартинсон (1904 — 1978), шведский писатель и поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе 1974 года.

Аниара

(отрывки из поэмы)

55

Пуст планетарий. Людям неохота
ходить, смотреть космические лики,
со стардека сквозь плекс-прозрачный свод
следить за Волосами Вероники:
в них вспыхнула сверхновая звезда,
и свет ее приковылял сюда.

И астроном униженный вещает,
как космос в кости холодно играет
сверхновыми, а те среди игры,
наскучив вечно приносить дары
неблагодарному фотонофагу,
последний жар души швыряют в скрягу.
И как же не взорваться, негодуя,
когда такой огонь пошел впустую?

Какой-нибудь космический наглец,
чей тон снобистский гонда выдает,
послушав, с отвращением ввернет
усталым саркастичным шепотком —
мол, мне плевать на космос и на вас —
одну из своего комплекта фраз.

И астроном кончает поскорей,
остыв и извиняясь, свой рассказ
о чудесах космических морей.

74

А страх глядит в прозрачное пространство,
бессмысленно пронзая взором даль.
Вот дар — стеклянно-ясная погибель,
вот дар — пустая пустота, в которой
бессмысленность прозрачного прозрачней.
Вот дар — сверхновый ужас воспылал.
Ты думал мало, друг, ты слишком много знал.
Пока ты спал, космическое море
иллюзии твои истерло в прах —
как солнце, самовоспылал твой страх.

80

Звезде любви помогает
какая-тo дивная сила:
зрачок, вздымающий вихри,
сердцевина светила.
Глянет звезда на землю —
земля оживет, согрета.
Луга цветут, семенятся,
счастливы счастьем лета.

Цветы из земли выходят
на стеблях — живых флагштоках,
бабочки в желтых шалях
пляшут в чертополохах.
Шмели разгуделись, травы
чертят тенями тропку,
трещат парусишки мака —
ветер им задал трепку.

Летуче тепло — случайно
шальное выпадет счастье.
Светла над лугами лета,
далека от злобы и страсти,
звезда любви сотворила
ивановой ночи благость.
Кто еще так старался
дать нам покой и радость?

87

Шло время. Перемены проявлялись
в потертости обивок и ковров.
Душа убога, бесприютен дух,
бессильем оба скованы, сидят
в космокомфорте скучном и убогом,
который был когда-то нашим богом.

Нам надоело обожать удобства,
достигли мы вершин комфортофобства.
Пронзают время дрожью боль и муки —
мы ими утешаемся от скуки.
Чуть слово или танец станут модны —
их тут же сбросит новый фаворит
в поток бесплодных дней, гнилой, безводный;
в поток, что к Смерти свой улов влачит.

Ленивые мозги — себе обуза.
И духи книжных полок в небреженье
стоят спиной к мозгам, груженным ленью, —
им и без клади мысли хватит груза.

Чудные знаки подает нам космос —
но, дальше своего не видя носа,
мы эти знаки тотчас забываем.

Так, например, приблизились мы к солнцу —
бесславно потухавшему соседу
того, что озаряло долы Дорис.
Тут Изагель, войдя ко мне, спросила:
— Так как же, милый? Будем или нет?..

Я отвечал, что время наступило,
а вот с пространством многое неясно.
Разумней будет, если мотылек
повременит лететь на огонек,
который предлагает нам услуги.

Ее глаза, как фосфор, засветились,
и гнев, священный гнев, зажегся в них.
Но согласилась Изагель со мной,
и далее голдондер охраняла
вне нашей группы, вялой и усталой.

1956

Перевод И. Ю. Бочкаревой

22 января родился Владимир Матвеевич Летучий (1943 — 2015).

Райнер Мария Рильке

Испанская танцовщица

Как спичка, чиркнув, прежде чем огнем
заняться, точно в спешке безотчетной,
разбрасывает искры — так рывком,
как вспышку, в расступившихся кружком
она бросает танец искрометный.

И вдруг — он пламя с головы до пят.

Взметнула взгляд, и волосы горят,
рискованным искусством полоня,
и ввинчивает платье в глубь огня,
откуда, точно змеи, в дрожь бросая,
взмывают руки, дробный стук ссыпая.

Потом: огня как будто мало ей,
она бросает вниз его скорей
и свысока глядит с улыбкой властной,
как он простерся, все еще опасный,
и бешенства не прячет своего.
Но, победительно блестя очами,
она с улыбкой сладостной его
затаптывает в землю каблучками.

Июнь 1906, Париж

Из детства

Роскошествовал сумрак в доме,
забившись в угол, мальчик не дышал;
когда мать в комнату вошла, как в дрёме,
стакан в посуднике задребезжал.
И, выданная комнатой, она
поцеловала мальчика: Ты здесь? —
И на рояль взглянули и, как весть,
обоим песня вспомнилась одна,
что мальчика томила и влекла.
Он ждал; глаза тянулись из угла
к рукам, что от колец отяжелели,
и, как бредут наперерез метели,
она по белым клавишам брела.

Кафедральный собор

В тех старых городках, где, как в былом,
под ним дома, как ярмарка, толпятся,
дабы, его заметив, стушеваться,
закрыть лавчонки, повелев молчком
умолкнуть дудкам, крикунам бесчинным,
взволнованно прислушиваясь к высям, —
а он стоит в своем плаще старинном,
со складками контрфорсов — независим,
не зная, что домами окружен.
В тех старых городках мы вдруг поймем,
насколько все, что льнет со всех сторон,
переросли соборы; их подъем
безмерен так же, как безмерен взгляд,
что погружен в себя самозабвенно
и ничего, что вне его, надменно
не замечает. Их судьба, как клад,
накапливалась, окаменевая,
непреходящей вечности полна,
тогда как улочки, где грязь сплошная,
случайные носили имена,
как дети — платьица: не все ль равно,
как фартук — лавочник: какой попало.
Соборы помнят все: и стон начала,
и взлет, где ярость к небесам взывала,
любовь и страсть, как хлеб и как вино,
и жалобы любви во тьме портала.
Но жизнь свой ход в курантах замедляла,
на башне эхо поступей стихало —
и смерть гнездилась в сумраке давно.

Судьба женщины

Как властелин, охотой возбужден,
любой сосуд хватает, чтоб напиться, —
и после долго у владельца он,
припрятан, как реликвия хранится, —

так и судьба, быть может, иногда
от жажды торопливо к ней влеклась,
и маленькую жизнь свою, боясь
разбить, она, испуганно-горда,

хранила в горке за стеклом, в догляде,
где драгоценный хлам лежит порой
или вещицы с памятной отметкой.

И там она лежала, как в закладе,
и становилась старой и слепой,
так и не став бесценной или редкой.

<1 июля 1906>, Париж

Переводы В. М. Летучего