Сегодня день рождения у Владимира Борисовича Микушевича.

Пётр

В Гефсиманском саду постарели маслины от слёз.
В эту длинную ночь разучились деревья молиться
Посторонних обнюхать костёр норовил, словно пёс,
Он осматривал двор, он заглядывал пристально в лица.
Домочадцы и чернь городская толпились кругом,
Горький дым по привычке глотали, не чувствуя вкуса.
Грелся Пётр у костра, не решаясь подумать о том,
Что за дверью тяжёлой допрашивают Иисуса.
В Галилейское море корабль уходил поутру.
Сорок дней перед этим учитель постился в пустыне.
«Много рыбы в сетях, — на закате сказал он Петру, —
Будешь вместе со мною ловить человеков отныне».
Много рыбы в сетях. Так зачем же три года подряд
Раздаваться в ушах продолжает заветное слово?
Почему-то ночами усталые плечи болят,
Словно давит на них непомерная тяжесть улова.
Облизнулся костёр, наглотавшись ночной темноты.
Брызнул голос в лицо ненавистными бликами света:
«А скажи-ка, приятель, на этой неделе не ты
Приходил в синагогу с прельстителем из Назарета?»
Разрастается смерть за воротами тенью креста.
Приближается срок. Миллионы гвоздей наготове.
«Я не знаю его», — наконец, произносят уста.
И слова на устах запекаются каплями крови.
«Я не знаю его», — про себя повторяют и вслух,
Испугавшись непрошенной, неотвратимой свободы.
И в холодной вселенной кричит ежегодно петух,
И кровавые слёзы текут, как весенние воды.

1965

* * *

Внезапное похолоданье,
Когда небесные тела
Теряют самообладанье,
И до безумия светла
Ночь между тёмными стволами,
Как будто бы перед бедой,
Когда без нас над нами пламя:
Твоя звезда с моей звездой.

1972

Лорелея

Похожие на конвоиров,
Деревья стояли вдали.
Траншею в сугробищах вырыв,
Там пленные немцы прошли.

И мы на большой перемене
Увидели через забор,
Как топчут сутулые тени
Строительный щебень и сор.

Смотрели мы, глаз не спуская,
С ненаших в сожжённом саду.
Так праведник смотрит из рая
На грешные души в аду.

Осколками вспахано поле.
Рассвет к маскировке привык.
Зачем же мы всё-таки в школе
Проходим немецкий язык?

И звонкий мой голос трепещет
Среди подмосковных руин:
Ich weiss nicht, was soll es bedeuten,
Dass ich so traurig bin*.

И сразу же вместо ответа
Поверх долговязых лопат
Оттуда со скоростью света
Один – человеческий – взгляд.

Нездешной причастные силе,
Вернулись мы в школу бегом,
Не зная, что мы победили
В сражении первом своём.

* «Не знаю, что бы это значило, почему я так печален». Строки из стихотворения Генриха Гейне, печатавшегося при нацизме, как народная песня, когда творчество Генриха Гейне было под запретом.

Из сонетов к Татьяне

Во сне цветок тебе срываю синий
И желтый с ним, а желтому заря
Сопутствует в разгаре января,
Хвост расцветив сполохами павлиний

На ледяном стекле благодаря
Игре лучей в пересеченье линий,
И весело среди скитов и скиний
Взлетающим с колен календаря,

Где снегири, синицы, свиристели
И ангелы, и мы по временам
На святки; так весь век с Татьяной нам

Не ворожить, нет, жить, пока недели
Не вырастут в года, где тесно снам;
Кому корпеть, а нам копить капели.

17 января 2003, Москва

Сегодня день рождения у Марины Яковлевны Бородицкой.

Сказка

Чтобы голос подать, чтобы просто заговорить,
надо прежде связать одиннадцать грубых рубах:
босиком истоптать крапиву, вытянуть нить
и плести как кольчуги, нет, не за совесть — за страх.

Чтобы голос подать и спасти себя от костра,
надо диких одиннадцать птиц обратить в людей,
превратить их обратно в братьев, срок до утра,
и не тает в окошке живой сугроб лебедей.

Чтобы голос подать, чтобы всех — и себя — спасти,
надо крепко забыть два слова: “больно” и “тяжело”,
и топтать, и плести, и тянуть, и плести, плести…
И всегда у младшего вместо руки — крыло.

* * *

До июля поют соловьи,
а с июля живут для семьи.
А уж в августе трелью хрустальной
в небо выстрелит лишь ненормальный.

Но под шиканье добрых отцов:
— Тише там! перебудишь птенцов! —
предосенней руладою страстной
вдруг рассыплется в гуще ветвей
безответственный, чуждый, опасный,
не создавший семьи соловей.

* * *

Вот и брошены через плечо
Гребешок и нашейный платочек:
Гребешок, приземлясь на бочок,
Чащей встал, где и зверь не проскочит.

А платок расстелился и лег
Снежным полем, сплошной целиною,
Чтобы даже конек-горбунок
Не сумел бы угнаться за мною.

Вот и зеркальце брошено вслед —
И раскинулось море широко:
Ни скалы в нем, ни острова нет,
Даже птица устанет до срока.

…Надо опытным стать беглецом,
Чтоб, еще не достигнув предела,
Обернуться к погоне лицом
И спросить — в чем же, собственно, дело.