28 сентября родилась Елизавета Константиновна Стюарт (1906 — 1984).

* * *

Бессонница — нелёгкая наука…
В душе ни звука, за окном ни звука.
Там, за окном, тяжёлые снега.
Но начинает оживать позёмка —
Прозрачная, она шуршит негромко,
Кружится балериною Дега.
А ветер загудит, рассвирепев,
И враз помчатся белые виденья.
Увижу я их взлеты и паденья
Под яростный полуночный напев.
Быть может, и душа рванётся вслед
Безудержному этому движенью,
И в ней начнутся взлёты и паденья,
Пока она не вырвется на свет!

Высокий дождь

Высокий дождь — от неба до земли —
Стоял в окне, стараясь объясниться.
Была весна. Подснежники цвели.
Была весна —
и он не мог не литься!

Он землю с небом связывать привык,
Он всё вмещал — людей, дома и зелень,
Он знал свой первый и последний миг
И понимал свои простые цели.

Всё лишнее он зачеркнуть спешил,
Лишь главного желая в день весенний:
Он землю влагой досыта поил,
Даря себя для будущих свершений.

Он знал, что по себе оставит след,
Но не хотел ни славы, ни богатства…
И всё, что мне мутило белый свет,
Вдруг показалось просто святотатством:

Сомнения, земных забот печаль,
И горечь знанья, и незнанья горечь…
Но было жаль,
но было очень жаль,
Что мне с его прозрачностью не спорить…

А он весь день стоял в моём окне
И, помогая развернуться листьям,
Не мог понять, что недоступно мне
Его космическое бескорыстье!..

1957

Времена года

У зимы особый счёт:
Время медленно течёт —
От метели до метели
Семь метелей на неделе.

Счёт особый у весны:
В нём предчувствия и сны.
За окошком два сугроба
Ручейками стали оба.

А у лета счёт иной:
Щебетание и зной.
И цветенье. И смятенье.
Свет и тени.
Свет и тени.

Счёт у осени такой:
Говорят, она — покой…
Но покоя нет на свете.
Листья падают.
И ветер.

1971

23 сентября родился Давид Меерович Фиксман [Довид Кнут] (1900 — 1955).

Тишина

I

Сияющий песок у запыленных ног.
Гудит небытие огромной тишиною.
Опустошен, блажен и одинок,
Стою и слушаю — в пыли и зное.

Неутолимым сном опалена,
Душа ведет меня в огонь и соль пустыни
Встает миражем сонная страна,
Где все недвижно, благостно и сине.

…Мне вечность зазвучала, как струна,
Семи небес суровое дыханье…

Душа кочевником поет в пустыне сна,
Моих горбов покорна колыханью.

II

Лежат века на зреющем песке.
Нет никого, нет ничего со мною.
Все голоса остались вдалеке.
Я предаюсь забвению и зною.

Журчит песок. Плыву, послушный плот,
По струям нерасслышанных журчаний.
Я слышу рост — и предвкушаю плод:
Тугое, полновесное молчанье.

А ты, душа, ты дремлешь на плоту
И видишь упоительные дали —
Ту голубую глубь и пустоту,
Что мы с тобою давно предугадали.

Журчит песок. И по волне тепла
Плыву, плыву — в последние покои.
Я переплыл моря добра и зла,
Держа весло упорною рукою.

Но старый сон мне преграждает путь,
И вижу устрашенными глазами
Знакомую заманчивую грудь,
Былые схватки с нежными врагами…

Последняя — веселая — борьба,
И сброшен груз — тяжелых дней и мыслей.

Играй, греми, победная труба.
Гуди, ликуй о сладостном безмыслии.

* * *

Пустынный свет, спокойный и простой,
Течет вокруг, топя и заливая.
Торжественной последней полнотой
Напряжена душа полуживая.

Плывут первоцветущие сады,
Предслышится мелодия глухая,
И вот не кровь, но безымянный дым
Бежит во мне, светясь, благоухая.

Земля покачивается в убогих снах,
В тишайшем облаке пустыни безвоздушной
Неупиваемы тепло и тишина,
Смиренье дел природы простодушной.

20 сентября родилась Елена Львовна Владимирова (1901 — 1962).

* * *

Мы шли этапом. И не раз,
колонне крикнув: «Стой!»,
садиться наземь, в снег и в грязь,
приказывал конвой.
И, равнодушны и немы,
как бессловесный скот,
на корточках сидели мы
до выкрика: «Вперёд!»
Что пересылок нам пройти
пришлось за этот срок!
А люди новые в пути
вливались в наш поток.

И раз случился среди нас,
пригнувшихся опять,
один, кто выслушал приказ
и продолжал стоять.
И хоть он тоже знал устав,
в пути зачтённый нам,
стоял он, будто не слыхав,
всё так же прост и прям.
Спокоен, прям и очень прост,
среди склоненных всех
стоял мужчина в полный рост,
над нами глядя вверх.

Минуя нижние ряды,
конвойный взял прицел.
«Садись! — он крикнул. — Слышишь, ты!
Садись!» — Но тот не сел.
Так было тихо, что слыхать
могли мы сердца ход.
И вдруг конвойный крикнул: «Встать!
Колонна, марш вперед!».
И мы опять месили грязь,
не ведая куда,
кто с облегчением смеясь,
кто бледный от стыда.

По лагерям — куда кого —
нас растолкали врозь,
и даже имени его
узнать мне не пришлось.
Но мне, высокий и прямой,
запомнился навек
над нашей согнутой спиной
стоящий человек.

Морю

Никогда не устану глядеть на тебя.
Никогда не устану читать твою мудрую книгу,
когда ветер бушует, волосья твои теребя,
когда лёд над тобою могильные плиты воздвигнул,
когда волны кричат о беде
и свинцом налита, набухает морская пучина.
Когда лилии льдинок плывут по зеркальной воде,
точно в старом пруду — деревенские чаши кувшинок.
Ранним утром и в поздний закат,
безразлично — зимою и летом,
никогда не устанет мой взгляд
обращаться к тебе за ответом.
Когда некому руку подать,
когда сердце истерзано мукой,
ты мне служишь надёжной порукой,
что позорно хотеть умирать.
Ты твердишь, что могучим страстям
не согнуться под тяжестью горя:
ведь не море сдаётся ветрам,
а ветра опадают над морем.

* * *

Тот, кто нынче не придёт –
больше не вернется.
Не помедлит у ворот,
двери не коснётся.
Так с войны идут назад –
есть ли дом, иль нету,
а убитые лежат
на чужбине где-то.
Сомкнут круг, подбит итог,
и черта ложится,
как надгробье, поперёк
прожитой страницы.