22 декабря был день рождения у Марии Викторовны Кустовской (Дана Сидерос).

* * *

А раньше-то в голове шептала тайга.
В земле чернильной спала гадюка,
в черничных зарослях кабарга.
Реки ледяной дуга, янтарные берега.
От уха до уха три дня шёл лось,
чтоб сбросить рога.

Теперь в голове ни сосен, ни мха, ни ив,
отсыревший жилой массив.
Свет мигает, сутулый ныряет в арку,
папироску не загасив.
Дым котельной в портвейном свете,
луны беспокойный взгляд.
Кочегары Саша и Витя
подбрасывают угля,
берегут, как письмо из дома,
зябкий каменный неуют.
Топят плохо, больше поют.

А раньше-то за грудиной пел океан,
в подводном кратере шарил кракен,
весёлый остров был вечно пьян.
Над рифом царили киты и скаты,
мы грелись в кафе на причале.
Так было раньше. Но и теперь
всё так, как было вначале:
те же мы набегались и сидят,
увлечённо смотрят закат,
мы помешивают в стаканах
тишину и арбузный свет.
Нам осталась пара минут.
Россыпь чёрных зёрен на горизонте —
чей-то флот.

А раньше-то в животе…
да брось,
ничего там не было, в животе.

Теперь там красные комья глины,
дробь засеял — и богатей:
дождь прольется, взойдут снаряды
всех диаметров и мастей.
В животе котёл,
а в котле козёл,
снова сросшийся из костей.
В животе неистово пляшет площадь,
вся, от умерших до детей.
В животе мы живём на границе рощи,
и у нас полон дом гостей.
В животе я ползу к тебе попрощаться
с ножом в животе.

В животе под корнями следы волков,
клубни боли, хвосты затей
и чего-то ещё —
не высмотришь в темноте.

Темнота плацкарта рассечена,
разобрана на бруски.
Мчим по левой руке, завтра въедем на
запястье правой руки.
А сейчас остановка сердце, и сосны
здесь пугающе высоки.

14 декабря 2017

* * *

Старый голем
с надтреснутым голосом
и облупленным жбаном —
говорит:
мы такой народ,
что поделаешь, не судьба нам
завести свой дом и щенка,
нянчить мелочь, гладить невесту.
Покачал безмозглую амфору —
ставь на место.

Говорит:
когда от меня останутся черепки,
их раздавят в крошку,
вмешают в глину, взятую у реки,
так я стану тарелкой, крынкой
или птицей на изразце.
Или вновь человеком,
вот как сейчас,
но без выбоин на лице.

Говорит, да, я слышал,
что можно вклеить фарфор,
но меня сотворил гончар,
а не бутафор,
меня оживило слово,
и оно же держит в рассудке,
даже если слышу вранье
которые сутки.

Ты такой же, как я,
терракотовый и неровный,
значит, где-то внутри есть текст,
поищи,
напряги нейроны.
Текст ворочается в грудине
и еще не истлел пока.
Только этим ты отличаешься
от горшка.

5 декабря 2015

* * *

А может, останемся?
спрашивает Толстяк,
вот просто зависнем на острове,
как обычные,
работать начнём, с моими боками бычьими
могу быть цистерна, тумба,
с водою бак.

Угу, зависнем, начнём,
говорит Малыш,
я выкрашусь в рыжий,
стану как рыба-клоун.
Нас будут встречать учтивым
низким поклоном.
Ты сам-то веришь во всё,
что тут говоришь?

Скажи ещё пожениться,
рожать петард,
выращивать хризантемы
огромные от радиации.
Твой рейс — до дождя в четверг,
попробуй остаться,
а мне никуда не деться.
Пора на старт.

10 апреля 2014

* * *

Третий раз тебе повторяю,
верни мне мать.
я вспорю твоё брюхо, напихаю камней и веток.

Рыба бьется, как рыба об лёд,
объясняет и так и этак,
но сдается и понимает, что проще дать.
Не отпустишь на волю старуху добром,
ну что ж —
брось под печь моё слово, спи себе на полатях.
Слышь, она придёт не одна, ты готов принять их?
Всех ли знаешь ты, недоумок, кого зовёшь?

Он врывается в избу,
рукавом утирая лоб,
вносит запах браги и пота — дух человечий.
И швыряет в подпечье косточки щучьей речи,
щучью песню мычит в теплый зев,
свиристит в хайло.

К ночи печка проснётся, застонет и задрожит,
отзываясь на странный стрёкот в далекой чаще:
и родит их — в золе и глине, слепых, молчащих —
одного за одним, дымящихся, как коржи.

Завизжат невестки, братья выкатятся, бранясь.

Первой встанет она,
или некто в её обличьи,
вскинув тощие руки, вертя головой по-птичьи,
выдыхая с кошмарным хрипом мальков и грязь.
За спиной отец — опалённая борода.
Следом старшие сёстры — беззубы, простоволосы.
И десятки других: все, как он, черны и курносы,
держат копья, кирки и клещи, серпы и косы.
Ходят, шарят ладонями, трогают всё без спроса,
кружат, мнутся, зудят, как осы,
скрежещут «дай”.

Он влезает на печку, спасаясь, как от реки,
от кишащих внизу голов, и локтей, и пальцев.
Печь срывают с помоста под хохот «пора купаться»
и выплескивают во двор, как мосол с водицей,
выбив дому родному и рёбра, и позвонки.

Поднимают на плечи, покачивая, несут,
подминая случайно встреченных на дороге.
Все: поеденные чумой,
порубленные в овраге,
изведенные голодом,
смолотые в остроге,
отравившиеся полынью,
угодившие в полынью.
Дура, просто верни мне мать.

Все шагают к царю —
немного потолковать.

20 февраля 2017

109