8 ноября родился Николай Николаевич Марченко [Моршен] (1917 — 2001).

Белым по белому

Зима пришла в суровости,
А принесла снежновости.

Всё поле снегом замело,
Белым-бело, мелым-мело,
На поле снеголым-голо,
И над укрытой тропкою,
Над стежкой неприметною,
Снегладкою, сугробкою,
Почти что беспредметною,
Туды-сюды, сюды-туды
Бегут снегалочьи следы,
Как зимниероглифы,
Снегипетские мифы.

В лесу дубы немногие,
Снеголые, снежногие.
Висят на каждой елочке
Снегвоздики, снеголочки.
И снеголовая сосна
Стоит прямее дротика.
Сугробовая тишина.
Снеграфика. Снеготика.

В Царском саду

Сидеть в саду на крашеной скамейке,
Смотреть на пятна черных грачьих гнезд,
На слабый блеск кленовых почек клейких,
Похожий так на блеск далеких звезд.
Следить во тьме идущих силуэты,
Закрыть глаза и долго не глядеть:
Шепча стихи любимого поэта,
От строк знакомых медленно пьянеть.
Смотреть, как мир, одев венец жестокий —
Венец из звезд, — торжественно затих.
Вдыхать прохладу ночи синеокой
И вспоминать прохладу рук твоих.
И забывать, что мир давно развенчан,
А рук печальных мне не целовать,
И слушать смех идущих мимо женщин,
И строк напевы молча повторять.

* * *

По тропинке по лесной
Два солдата шли весной.
Их убили, их зарыли
Под зеленою сосной.

Кто убил и почему
Неизвестно никому —
Ни родному, ни чужому,
Разве Богу одному.

Через год иль через два
Прорастет кругом трава,
Всё прикроет, приспокоит,
Приголубит трын-трава.

У тропинки у лесной
Запоет гармонь весной:
«Слышу, слышу звуки польки,
Звуки польки неземной».

* * *

Шагает, как военнопленный,
Журавль со сломанным крылом.
Так бродим мы перед вселенной
С неполноценным словарем.

Нельзя одним души усильем
Взлететь навстречу небесам.
Ему нужны для взлета крылья,
Нам — «Эврика!» или «Сезам!»

Блажен, кто с рвением и верой
В жизнь входит, как рыбак в ручей,
Кто с детства дышит атмосферой
Наименованных вещей.

Он из породы ванек-встанек.
Его не вышвырнет вверх дном.
Как дома, в зарослях ботаник
И в безвоздушье астроном.

Вдвойне блажен первосвященник
В броне обрядов и цитат:
Того подводные теченья
Как лжеученья не прельстят.

На всем, чего не называем,
Мы ставим крест и молвим «Нет!»
Но что же делать нам с тем краем,
Где ни обрядов, ни планет?

Где формы, первобытно голы,
Как раковины на песке,
Гудя, беседуют на полу —
Иль вовсе чуждом языке?

Там край неначатой разметки,
Там непочатый край работ…
Астросвященники — в разведку!
Первоботаники — в поход!

Как знать? А вдруг на дне колодца
Еще отыщем слово мы,
И журавлиное срастется
Крыло до траурной зимы.

В миниатюре

Послав друзьям заоблачный привет
И распростясь с иллюзиями всеми,
Лечу, лечу за тридевять планет
Я к тридесятой солнечной системе.

И за кормою астрокорабля
Сужается российская земля,
Сжимается в земельку и в землицу,
На ней мелькают личики, не лица,
В журнальчиках хвалебные стишки,
Психушки, вытрезвилки, матюжки —
Язык, и тот стремится измельчиться.

Всё норовит бочком или ползком
И, уменьшаясь, делается плоским:
Рай коммунизма кажется райком,
В пороховницах порох — порошком,
Народный глас — неслышным голоском,
А если слышным — только подголоском.

Державные вскипают пузырьки,
Да булькают военные страстишки,
В штабах бодрятся красные флажки
(Солдатики сражаются в картишки),
И чьи-то в речки валятся мостки,
И пехотинцы движутся как пешки,
И города летят как городки,
И головы чадят как головешки.

Ну да: при удалении таком
Масштабы изменяются настолько,
Что русский дух становится душком
И русский Бог становится божком,
А доля русская — общеимперской долькой.

Ликую? Нет: скорее, трепещу.
Мельчаю? Да: я съежиться хочу
И вот уже не с верой в постоянство —
Лишь с родинкой на памятке лечу
В чужбинищу свободного пространства.

117