Стихотворение дня

поэтический календарь

Томас Харди

2 июня родился Томас Харди (1840 — 1928).

Небольшой снегопад после заморозков

Проселок пуст… Но вот и человек,
Он не спеша проходит мимо,
А голова бела: что это — снег?
Или преклонный век?
Издалека — неразличимо.

Мороз идет на спад,
И паутинки за окном висят
Все в инее — гирлянды белой пряжи! —
Мы их не замечали даже
Какой-то час назад.

А вон еще прохожий,
Шаги за изгородью не слышны;
Его пальто и шляпа зелены,
Пылает борода, нос красен тоже,
И ярок он средь белизны,
На падуб в зимних ягодах похожий.

Снег падает бесшумно и светло,
Его лебяжьи перья
Проселок черный скрыли — так бело!
Смотрю и не пойму теперь я:
Когда же это все произошло?

Перевод М. Я. Бородицкой

Возвращение

Шлеп — шлеп — шлеп — на мельнице пенит воду колесо,
И женщина на мостике, и перила узки,
И мельник у дверей, и у запруды — утки.
Так много лет с тех пор прошло, а здесь как прежде все.

Да здесь и впрямь все то ж: и дом, и старый сад,
И этот тихий пруд, и утки, и утята,
И женщина стоит на мостике дощатом,
И мельник, что мукой обсыпан с головы до пят.

Но только этот мельник — не тот, что был тогда,
И сад уже не тот, и брызги, что мелькают
Над мокрым колесом, — не те, и мне другая
На робкие мольбы здесь отвечала «да!».

Перевод М. И. Фрейдкина

На Оксфорд-Стрит

Вечер. Закат в огне.
Солнце в любом окне.
Солнце на меди рыжей
С каждой задвижки брызжет.
Солнечный отблеск двоится
На стеклах витрин больших,
И смеются, мелькая в них,
Набеленные женские лица.
И когда этот добрый Бог
Приходит к нам на порог,
Извечные проблемы,
Над коими бьемся все мы
От сущего первых дней,
Становятся нам ясней.

Яркие блики глаза беспощадно слепят
Подслеповатому клерку, что щурясь бредет на закат,
Зная, что некуда деться ему от житейских обид,
Что до конца своих дней он уже не свернет с Оксфорд-стрит.
Так и плетется он, на небо глядя с тоской,
В недоуменье, зачем он на свете такой.

Перевод М. И. Фрейдкина

36

Юнна Мориц

Сегодня день рождения у Юнны Петровны Мориц.

После войны

В развалинах мерцает огонек,
Там кто-то жив, зажав огонь зубами,
И нет войны, и мы идем из бани,
И мир пригож, и путь мой так далек!..
И пахнет от меня за три версты
Живым куском хозяйственного мыла,
И чистая над нами реет сила —
Фланель чиста и волосы чисты!
И я одета в чистый балахон,
И рядом с чистой матерью ступаю,
И на ходу почти что засыпаю,
И звон трамвая серебрит мой сон.
И серебрится банный узелок
С тряпьем. И серебрится мирозданье,
И нет войны, и мы идем из бани,
Мне восемь лет, и путь мой так далек!..
И мы в трамвай не сядем ни за что —
Ведь после бани мы опять не вшивы!
И мир пригож, и все на свете живы,
И проживут теперь уж лет по сто!
И мир пригож, и путь мой так далек,
И бедным быть — для жизни не опасно,
И, Господи, как страшно и прекрасно
В развалинах мерцает огонек.

1980

Пони

Пони девочек катает,
Пони мальчиков катает,
Пони бегает по кругу
И в уме круги считает.

А на площадь вышли кони,
Вышли кони на парад!
Конь по имени Пират
Вышел в огненной попоне.
И заржал печальный пони:

— Разве, разве я не лошадь?
Разве мне нельзя на площадь?
Разве я вожу детей
Хуже взрослых лошадей?

Я лететь могу, как птица!
Я с врагом могу сразиться
На болоте, на снегу!
Я могу, могу, могу!

Приходите, генералы,
В воскресенье в зоопарк!
Я съедаю очень мало,
Меньше кошек и собак.

Я выносливее многих —
И верблюда, и коня!
Подогните ваши ноги
И садитесь на меня.

Вечер февраля

В чашку синего цветка
Набирался свет вечерний,
Дверь хрустела, облака
Сладким снегом из кулька
Посыпали ветки терний,
Подмороженных слегка.

Там, где виделся причал,
Деревянные подмостки
В пятнах дегтя и известки
Ветер с музыкой качал,
Блажь снотворную мычал,
Убаюкивая доски.

Миновали мы песок,
Три холма, болото с лодкой
И дорогою короткой
Вышли в город. Над слободкой
Раздавался голосок
Птицы с розовой середкой.

С этой негой наравне
Раздавались в клубах трубы,
Звоны звезд в небесном дне,
Рев кино и шорох шубы.
Возвратилась речь ко мне,
Но притом лицом ко мне
Тень стояла в стороне,
Палец положив на губы.

Конец каникул

Душа приневолена к некой печали.
Еще бы! Еще бы!
Дожди прожурчали, ветра прокричали
В груди у чащобы.

Цирюльник под ноль остригает мальчишек
К началу учебы.
Подкошенной прядью печали излишек
Мелькает. Еще бы!

И образа обруч, недвижный вначале,
Все катится, чтобы
Солома подкошенной прядью печали
Шуршала. Еще бы!

Чтоб целую вечность глаза отличали
Особую плавность
В любой из подкошенных прядей печали,
Впадающих в давность.

Ольховая ветка на ветхом причале
И шелк паутины —
Обилье подкошенных прядей печали
Не портят картины,

Навеянной в день постриженья мальчишек
К началу учебы.
Подкошенной прядью печали излишек
Исчезнет. Еще бы!

159

Давид Самойлов

1 июня родился Давид Самуилович Кауфман [Самойлов] (1920 — 1990).

«Из детства». Здесь и далее читает автор

Из детства

Я — маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поет мне: «Как ныне
Сбирается вещий Олег…»

Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слезы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я, маленький, глупый, больной.

1956

Голоса

Здесь дерево качается: — Прощай! —
Там дом зовет: — Остановись, прохожий!
Дорога простирается: — Пластай
Меня и по дубленой коже
Моей шагай, топчи меня пятой,
Не верь домам, зовущим поселиться.
Верь дереву и мне. —
А дом: — Постой! —
Дом желтой дверью свищет, как синица.
А дерево опять: — Ступай, ступай,
Не оборачивайся. —
А дорога:
— Топчи пятой, подошвою строгай.
Я пыльная, но я веду до бога! —
Где пыль, там бог.
Где бог, там дух и прах.
А я живу не духом, а соблазном.
А я живу, качаясь в двух мирах,
В борении моем однообразном.
А дерево опять: — Ну, уходи,
Не медли, как любовник надоевший! —
Опять дорога мне: — Не тяготи!
Ступай отсюда, конный или пеший. —
А дом — оконной плачет он слезой.
А дерево опять ко мне с поклоном.
Стою, обвит страстями, как лозой,
Перед дорогой, деревом и домом.

 

«Слова».

Слова

Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.

И понял я, что в мире нет
Затертых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясенный гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он ветер, а не ветр.

Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.

1961

«Давай поедем в город…»

Давай поедем в город…

Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.

Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.

Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.

Ждут снега, листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.

И все, что было зыбко,
Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.

И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветленный.
И кажется, что город
Стоит ненаселенный, —

Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних…

О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,

И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься…

1963

185