9 апреля родился Николай Васильевич Панченко (1924 — 2005).
* * *
Оставляют силы, оставляют:
грудь в крови,
глаза мои в поту.
Встану вот —
и пусть в меня стреляют,
лягу — и травинкой прорасту.
Василечком стану —
синим-синим,
цветиком у страха на краю.
Ой, меня ли покидают силы,
Ой, не всю ли Родину мою?..
1942
* * *
Я жил без страха,
как ребенок:
я знал, что руки — для объятий
и для работы. Брал рубанок,
резец и чурку — был ваятель.
А не воитель!
День — как рама,
в смешеньи красок, в блеске лаков.
Я знал, что женщины —
как мама —
добры и ласковы. И ласков
был сам,
и в мир входил для мира.
Но черный день сыграли трубы —
двадцатый век, железный ирод,
в моей крови полощет зубы.
Дети и мы
Дети еще не выросли.
А мы — им так кажется — состарились
И уже никуда не годимся.
А мы еще годимся кое-куда,
Особенно туда,
Куда не выросли еще наши дети.
Куда надо долго-долго расти
И можно не дорасти.
А едва дорастешь, как наступит твой август
и твой сентябрь,
И ветка, которой ты ко всему прикоснулся,
Теряет листья и засыхает.
А дети говорят:
— Он уже теряет листья… —
И в это время сами забывают расти.
И когда приходит твой ноябрь
И ты уже не шуршишь,
Им не о чем, оказывается, шуршать, —
Им становится без тебя одиноко.
И они начинают быстро-быстро расти,
Чтобы ко всему (или хоть к чему-нибудь) прикоснуться.
А их дети (дети наших детей) говорят,
что они (наши дети) состарились —
И бессмысленно суетятся…
* * *
Я, наверно, уйду, не достроив своих кораблей.
Проплыву над толпою в сколоченой наскоро лодке.
Мне всегда не хватало ни черных, ни белых морей —
Мне мешали дышать эти мерные пальцы на глотке.
Оттого, как с гвоздя, я, срываясь, лечу в пустоту.
И покуда лечу это полное смысла мгновенье —
будто дело в руках,
будто первое слово во рту,
будто девственных губ ощущаю щекой дуновенье.
1976