Стихотворение дня

поэтический календарь

Андрей Голов

13 февраля родился Андрей Михайлович Голов (1954 — 2008).

Августовский жанр

Косоглаза, как китайский Восток,
Но за мистику его не в ответе,
Облепиха облепила песок
И колючками царапает ветер.
И расписывает свой преферанс
По десятке и глотку благодати
Тень от времени на тени пространс-
тва пчелиным хоботком на закате.
А закат не досчитал до шести,
А шиповнику давно надоело
Поспевать и до Успенья цвести,
И прохожих задирать то и дело.
И, как вышивка по канве дождей,
Все заметнее в кудлатом тумане
Запах рыжиков и черных груздей,
Монастырское творя послушанье.
От орбит урбанизма вдалеке,
Чуть мерцает на окраине леса
Образ Спаса на приборном щитке
Уносящегося в ночь “Мерседеса”.
И в пушистой придорожной пыли,
Где жуки о бытии размышляют,
Низко кланяясь ему, ковыли
В бабье лето не спеша ковыляют.

Забелин

Забелин. Зяблик зыбкой старины
Сидит на свитке, сны храня от сглаза.
Пустые щи легенд забелены
Беловиком монаршего указа;
Седой монашек распростерся ниц
Пред Иверской с нездешними очами,
И череда царевен и цариц
Торит сафьяновыми сапожками
Тропинку в том невиданном саду,
Где на свинцовом золоченом скате
Жасмины обнимают резеду
И льнут левкои к Золотой палате,
Где горлицы садятся напрямик
На ерихонке царской, на плече ли,
И к куполам на Троицкий семик
Взлетают тяжко Софьины качели.
А богомольцы с Соловков пришли
В двойных лучах Савватьевского чуда,
И первые Петровы корабли
К усладе мамок чертят чашу пруда.
Пещное действо к сводам тянет дым,
Гранат растет из виршей Симеона,
И против шерсти гладит Третий Рим
Двух византийских львов, что спят у трона.
Но этот слишком благостно возлег
На горностаев у порога славы,
А тот подставил солнцу левый бок
И отдал зубы за штыки Полтавы…

Чеховский сюжет

Кухарка до обедни рубит фарш,
Пока Морфей расплёскивает в блюдца
Стремление коллежских секретарш
Советницами тайными проснуться.
А старый муж, вполголоса речист
И веря, что столоначальник — гений,
О святках по алтыну любит вист
И лепит из полтинных подношений
Приданое для дочки, что отца
Надеется порадовать гусаром,
Но в двадцать восемь выйдет за купца,
Торгующего тюлевым товаром.
Он, обожая студень в летний зной,
Ботвинью и скоромные закуски,
Гостей привыкнет угощать женой,
Лепечущей, как немки, по-французски.
И внуки подрастут, как на дрожжах,
И будут гордо презирать ливреи,
А давний спор о двух и трёх перстах
Решат, снимая крестик с дерзкой шеи,
Чтоб брюсовские клясть календари
И видеть зло в правительстве и в водке
И двадцать восемь умереть в Твери,
Народнической покорясь чахотке.
И бабушку, пришедшую на гроб
Взглянуть и покичиться пред амвоном,
Приветит нигилистовласый поп,
Как тайную советницу — поклоном.

36

Джон Донн

Предположительно 12 февраля родился Джон Донн (1572 — 1631).

Портрет работы И. Оливера, 1616 (копия конца 17 в.)

Экстаз

Там, где фиалке под главу
Распухший берег лег подушкой,
У тихой речки наяву
Дремали мы одни друг с дружкой.
Ее рука с моей сплелась.
Весенней склеена смолою;
И, отразясь, лучи из глаз
По два свились двойной струною.
Мы были с ней едины рук
Взаимосоприкосновеньем;
И все, что виделось вокруг,
Казалось нашим продолженьем.
Как между равных армий рок
Победное колеблет знамя,
Так, плотский преступив порог,
Качались души между нами.
Пока они к согласью шли
От нежного междоусобья,
Тела застыли, где легли,
Как бессловесные надгробья.
Тот, кто любовью утончен
И проницает душ общенье,
Когда бы как свидетель он
Стоял в удобном удаленье,
То не одну из душ узнав,
Но голос двух соединенный,
Приял бы новый сей состав
И удалился просветленный.
Да, наш восторг не породил
Смятенья ни в душе, ни в теле;
Мы знали, здесь не страсти пыл,
Мы знали, но не разумели,
Как нас любовь клонит ко сну
И души пестрые мешает —
Соединяет две в одну
И тут же на две умножает.
Вот так фиалка на пустом
Лугу дыханьем и красою
За миг заполнит все кругом
И радость преумножит вдвое.
И души так — одна с другой
При обоюдовдохновенье
Добудут, став одной душой,
От одиночества спасенье
И внемлют, что и мы к тому ж,
Являясь естеством нетленным
Из атомов, сиречь из душ,
Не восприимчивы к изменам.
Но плоть — ужели с ней разлад?
Откуда к плоти безразличье?
Тела — не мы, но наш наряд,
Мы — дух, они — его обличья.
Нам должно их благодарить —
Они движеньем, силой, страстью
Смогли друг дружке нас открыть
И сами стали нашей частью.
Как небо нам веленья шлет,
Сходя к воздушному пределу,
Так и душа к душе плывет,
Сначала приобщаясь к телу.
Как в наших жилах крови ток
Рождает жизнь, а та от века
Перстами вяжет узелок,
Дающий званье человека, —
Так душам любящих судьба
К простым способностям спуститься,
Чтоб утолилась чувств алчба —
Не то исчахнет принц в темнице.
Да будет плотский сей порыв
Вам, слабым людям, в поученье:
В душе любовь — иероглиф,
А в теле — книга для прочтенья.
Внимая монологу двух,
И вы, влюбленные, поймете,
Как мало предается дух,
Когда мы предаемся плоти.

Перевод А. Я. Сергеева

Посещение

Когда твой горький яд меня убьет,
Когда от притязаний и услуг
Моей любви отделаешься вдруг,
К твоей постели тень моя придет.
И ты, уже во власти худших рук,
Ты вздрогнешь. И, приветствуя визит,
Свеча твоя погрузится во тьму.
И ты прильнешь к соседу своему.
А он, уже устав, вообразит,
Что новой ласки просишь, и к стене
Подвинется в своем притворном сне,
Тогда, о бедный Аспид мой, бледна,
В серебряном поту, совсем одна,
Ты в призрачности не уступишь мне.
Проклятия? Предпочитаю, чтобы ты
Раскаялась, чем черпала в слезах
Ту чистоту, которой нет в глазах.

Перевод И. А. Бродского

119

Геннадий Каневский

Сегодня день рождения у Геннадия Леонидовича Каневского.

[манты]

бог варит манты — это добрый знак.
бог сплюнул данта, и в аду — круги.
а в поле бродит пиросманиак — 
клеенчатое солнышко, зажги!
смотреть пиры оборванных князей.
дуть в жестяную задницу кинто.
где родина твоя, малыш? — нигде.
кто любит тебя, маленький? — никто.
как, знаешь, первый хиппи, бахромой
из замши потрясающий вдали — 
в тифлисе, в кутаисе, боже мой,
клеенчатое солнышко зажгли.
так повелось с божественной тамар,
и, верно, тело близится к весне,
и, радуясь отрыжке, белый пар
облизывает пальцы в тишине.

«Все забыть, и по второму кругу». Читает автор

* * *

все забыть, и по второму кругу:
воздух горше и плотнее к югу,
вот и тьма сгустилась грозовая,
харьков, запорожье, лозовая,
здесь меня когда-то хоронили
те, со вкусом меда и ванили,
я лежал на чистом и казенном,
наслаждаясь местным черноземом,
и неважно, что иного века,
что жидовской крови злая мета — 
то-то под курганами веками
скифы пополам с железняками.
попрошу старинную подругу:
проезжая тулу ли, калугу,
звоном поздним, землемерной цепью
грянься оземь — и лети над степью,
как летают птицы без названья
над непрядвой, доном и назранью,
как сменил докембрий — януарий,
расскажи в последнем мемуаре,
расскажи, как мы с тобой играем,
разлетись в тетради юденфраем — 
кровь во рту и привкус купоросный
маленькой войны победоносной.

«Я говорит салтыков щедрин». Читает автор

* * *

я говорит салтыков щедрин
зверь обличитель зла
хочешь прорваться звони один
звёздочка треск ноль два
сотни томов восковых неправд
прадед секунд-майор

радуйся имя твоё виноград
на языке моём

я продолжает тулуз лотрек
средней руки горбун
я только в эти холсты одет
в эти штрихи обут
код мой магнит мой на карте крап
шулерский мой приём

радуйся имя твоё виноград
на языке моём

гроздью корми оплети лозой
чтобы глядеть в зрачки
не отрываясь и по одной
строчки мои зачти
писано ощупью наугад
сунуться рылом в калашный ряд
крикнуть в дверной проём
слышишь ли пастырь овечьих стад
слышишь садовник идущий в сад

радуйся имя твоё 

яне

ты нищая страна с раскосыми глазами
ты воздух надо мной приют саманных крыш
когда я говорю на языке цунами
ты смотришь си-би-эс и плачешь и молчишь
твой бог твой сукин сын идет к тебе по водам
его любовь сильна твоя судьба сильней
подуй мне на ладонь и отпусти на волю
свободную от каст и кланов и семей
предсмертная вода не бормочи спросонок
в экран где поутру с лихой пометкой спам
летит сквозь интернет потерянный ребенок
читай не узнавай пересылай друзьям
читай не узнавай переводи на идиш
водобоязнь мою не торопись постой
ты терпишь говоришь поешь и ненавидишь
а я — я лишь слежу за лентой новостной

* * *

Е.Т.

Я на скрипочке играю, поднимая легкий прах. Я не Байрон — просто ранен на колчаковских фронтах, и, на раненную ногу опираясь, бледный весь, вот играю понемногу, зарабатываю здесь. И мотив сентиментальный дешевизною набряк: про исход пою летальный кочегара на морях, про угар пою тифлисский с напряженьем певчих жил… А когда-то — по-английски, и — в гимназии служил. Но ни слова, тс-с-с, ни слова, вон идет уже за мной комиссар в тужурке, словно зуб хороший коренной. В чёрной коже, ликом — белый. Он в гимназии моей, было дело — портил девок, жмых менял на голубей, но поднялся, второгодник, и теперь за двойки мстит. Байрон, Байрон, день холодный, Бог, наверное, простит за цистит, больную печень, за подбитый ветром глаз. Время — лечит, мир — калечит. Я ведь, барышня, и Вас помню, помню — Вы же сами, выходя из варьете с этим самым комиссаром, вся — на коксе, на винте… Я стоял у входа слева и вдогонку тихо пел: “Fare thee well! and if forever, still forever fare thee well”.

139