24 октября родился Илья Львович Сельвинский (1899 — 1968).

Улялаевщина

Глава III (отрывок)

Ехали казаки, ды ехали казаки;
Ды ехали казаhа?ки, чубы па губам.
Ехали казаки ды на башке па?пахи
Ды наб’шке папахи через Дон на Кубань.

Скулы не побриеты между-зубами угли
По коленям лея наворачивает — «Нно!» Эх.
Конские гриевы ды от крови? па?жухли
Ды плыло сало от обстре?ла в язвы и гной.

Добре, лошадиеха, что вышла? от набега
Опалило поры?хом смердючье полымё.
Только што там завтря ды наша жизь? ка?пейка,
Ды не дорубит шашыка — дохлопнет пулемёт.

Кони-вы-коняэги, винтовки меж ушами.
Сивою кукушко?й перкликались подковы’.
По степу курганы, ды на курган ем?шаны
Ды на емшан «татарыки» да сивай ковыль.

Гайда-гайда-гайда-гайда — гай даларайда
Гайдаяра гайдадида гай да лара (свист)
По степу курганы, ды на курган ем?шаны,
Ды на емшан «татарыки» да сивай коо?выль.

Конница подцокивала прямо по дороге,
Разведка рассыпалася ще за две версты.
Волы та верблюды, мажарины та дроги,
Пшеничные подухи, тюки холстин.

Из клеток щипалися раскормленные гуси.
Бугайская мычь, поросячье хрю.
Лязгает бунчук податаманиха Маруся
В николаевской шинели с пузырями брюк.

Гармоники наяривали «Яблочко», «Маруху»,
Бубенчики, глухарики, язык на дуге.
Ленты подплясывали от парного духа,
Пота, махорки, свиста — эгей…

А в самой середке, сплясанный стаей
Заерницких бандитщиков из лучшего дерьма,
Ездиет сам батько Улялаев
На черной машине дарма.

Улялаев був такiй: выверчено вiко,
Дiрка в пидбородце тай в ухi серга.
Зроду нэ бачено такого чоловiка,
Як той батько Улялаев Серга.

А за ним вороной — радужной масти:
Ночь, отливающая бронзой и рудой:
Дед — араб, отец — Орел, а сама матка
Из шестой книги дворянских родов.

А за ним на возу — личная музыка:
Скрипка, бубен, гармонь да рояль,
А за ними на тачанке попка «Кузька»,
Первый по банде жидомор и враль.

А за ним — конная. Косяки, табуны,
Кухня, палатки наряданныя. Щер-
батая дюймовочка, волчьи бунты,
Тачанки с пулеметами, зарядный ящик.

Ехали казаки та ехали бузуки,
Дэ своротыли — зосталося на льду
Копытска печатня, зеленая грязюка,
Навозна юшка та самогонный дух.

Деревни объезжали — в хутора заезжали,
В хуторах хозяева — милости просю,
Атаману с есаулом парят и жарят,
Казакам каши, борща, поросю.

У которой лошади шишка, подпежье,
Язва, лизуха, або так мокрец,
Хуторяны сменивали на сухих и свежих,
Купоросью пичкали, аж пока окреп.

Ехала банда по тому по березаю;
В бубен тарахтел передовой головорез.
А подле атамана, попригнувшись, как заяц,
Под галоп проходил подговор главарей.

Маруська тянула непременно на Царицын
(Там у ней любовник завалялся — ей бы с ним.)
Дылда был против: на город не зариться.
Князь Кутуз-Мамашев: обождать до весны.

Маруська тянула: «Да разве ж это жизнь?
Что мы тут такое? Воришки, тьфу!
А там — мы крестьянское движенье, анархизм,
Попадем в историю — это вам не фунт».

«Зуб» надвинул свой апашский берет —
Он мечтал о городе, как о Джьоконде:
Слямзить — стырить — сдонжить — сбондить —
Слящить — стибрить — спурить — спереть.

Дылда, гениальный молодой галчонок,
Никак не старше 19 лет,
Имевший на поясе турецкий пистолет,
На совести десяток удавлых ополченных,

Дылда, бесшабашный, забубенный, горький,
В наклеенных усах, по Улялаеву «тэмнiй»,
Зимой и летом носящий на темени
С хвостиком донышко арбузной корки,

Дылда был против: «Тута ворон-знакомый,
До чорта маманек, тачанок, кобыл.
Чуть понапрут — мы айда и дома,
Пойди разбери-на, хто у банде-то, был»…

Март 1924, Аул Урда (Ханская Ставка)

Текст дан по изданию «Гослитиздат», 1935 — в авторской орфографии и пунктуации.

40