Сегодня день рождения у Алексея Кирилловича Порвина.

«Боже царя облачён в парчу». Читает автор

* * *

Боже царя облачён в парчу,
в негу, в движение слова «хочу»;
утром он милован и прощён,
вечером — разоблачён.

От государственных царь бумаг
к Боже приходит, всевластен и наг,
часть его тела затенена
духом, как в окнах — стена.

Ночью, когда повелитель спит,
Боже в окно наблюдает гранит —
кажется, или же вправду — рост
камня ночами так прост?

Правду подскажет негласный счёт?
Тьма возрастает и камень растёт,
дух затеняя, как дважды два —
право на правды слова.

Царь просыпается, просит счёт
времени, что прямо в звёзды течёт,
Боже не знает, как посчитать
то, чему вечно бывать?

Сердится царь, это говоря,
гонит подальше он Боже царя,
думает, в правду врастёт гранит —
нужен мне Боже храни?

Боже храни царю не найти —
тот расчищает для правды пути,
улицы моет, сметает пыль,
камешки, мусор и гниль.

Боже храни просто идиот —
царь его кличет, а он не идёт,
фартук его есть пречистый дух —
к пыли и мусору глух.

«Как Ты входишь в сталь». Читает автор

* * *

Как Ты входишь в сталь, даже не глядя на
ушко той иглы, что стала осью земной,
раздвигая блеск? Господи, ледяна,
бела Твоя поступь, как смотрящий за мной
мой архангел сна, льющий сукно трубой.

Меня справишь, да? Знаю я, чей кафтан —
и дети приходят в сон, а выше — зима:
неодетым не выстоять, даже там,
где пух и перо летят, где греет сама
голова Твоя, шаром светясь нутра.

Потому покрой — белый, как мой покров,
на душах любых слова мои застегнёшь,
где надежда им станет — и хлеб и кров.
Как входишь Ты в сталь, сюда не глядя войдёшь.

* * *

Формочкой, одолженной в саду
детском, потому настолько вечном,
ты формуй огонь в сухом аду
с воздухом чуть влажным и заплечным.

Пламя насыпай совочком, и
взмахом замешав, в песок впечатай:
получился зайчик — покорми,
у него появятся зайчата.

Это боль? Под формочку её:
пусть черты живого будут в боли.
Старость не влезает? Ну, вранье —
по грешку по малому сыпь, что ли.

Заячий увидишь силуэт,
уши с высоты видны как крылья —
ангельских-то формочек здесь нет,
форму человечка мы забыли.

И вокруг рельефное прыг-скок
профили богов заменит скоро.
Жизнь — прыжок, и смерть, увы, прыжок:
прыг да скок — чего тебе иного?

* * *

Струится шорох нитяной
залива вдалеке,
иголочкой блеснет вода —
притачан кто ко дну?

Кто хлипкой пуговкой трещал,
оторванный на раз,
теперь он ангел-кругляшок,
до музыки затерт.

Он, вшитый в ткань движений рыб,
немытых от воды,
поет, мутнея всякий раз
от их туды-сюды.

От мельтешения мутит,
и мнится круговерть:
не смерть пока еще не смерть
не сметь пока не смерть

Она придет обнажена —
из духоты воды
и окунется в нас как есть,
пока мы здесь как все.

56