5 июля родилась Галина Петровна Андреева (1933 — 2016).

* * *

Ты смотришь, как мелькает дождь,
но легкий шум его не слышен.
В окне — окраинный чертеж
и мокрые косые крыши.

От распустившихся ветвей
зеленый отблеск на асфальте.
Ручьи несутся все быстрей
по смятой тополиной вате.

Какую новую звезду
увидел на небе мудрец мой,
пока я медленно иду
от Пятницкой к Новокузнецкой?

Остановившись на углу,
смотрю, как вечер наступает,
как в набегающую мглу
летят звенящие трамваи.

Но в час, когда огни зажгли,
не вспоминаются невзгоды
ненужной юности. Вдали
летит бездомная свобода.

Ее сигнальные огни
еще сверкают временами,
меж тем как исчезают дни,
не остановленные нами.

* * *

Мосты, дороги, радуги,
проспекты и окраины,
где так легко обрадовать
и огорчить нечаяно.

Большие расстояния,
как от весны до осени,
в сплошном непонимании,
с молчанием, с вопросами.

Ну чем бы эта улица
могла привлечь внимание?
Дымок обычный курится,
и некрасивы здания.

Глядят на них в рассеянье
и говорят вполголоса,
дымок исчезновения
приглаживает волосы.

Отчётливые к вечеру
сквозят деревья сникшие
Бежать как будто незачем
и некуда, и лишнее.

* * *

Так глубоко, как будто подо льдом
лежит на дне, его едва ли вспомнят,
тот деревянный на Арбате дом,
где листья падают на подоконник.

Здесь во дворе знакомые шаги
уж больше не заставят оглянуться,
по глади вод не побегут круги
и птицам улетевшим не вернуться.

Весной на те же самые места
мелькает дождь, но шум его не слышен,
открыта дверь, а комната пуста,
и легкий ветер шторы не колышет.

Вот здесь когда-то был полуподвал
забытого художника жилища,
кому-то он убежищем бывал,
кому-то стал роднее пепелища.

На том же месте, в тот же час закат
там светлые печатает квадраты,
и если так же там на них глядят,
то никакой, наверно, нет утраты.

Давно исчезли прошлые места,
затянуты водой позеленевшей,
а память неуместная чиста
и укоризненна, как друг ушедший.

4 июля 1918 года в Киеве родился Павел Давидович Коган. Погиб 23 сентября 1942 года в бою под Новороссийском.

Осень

Опять нам туман по плечу,
Опять разменять невозможно
На славу высоких причуд
Осенние черные пожни.
И так ли тебя сокрушат
Гудки за заставою мглистой,
Почти невесомо шуршат
В ночи обгорелые листья.
О молодость! (Сосны гудят.)
Какой ты тревогой влекома
По всем незнакомым путям,
По всем переулкам знакомым.
Но здесь начиналась любовь
И первые наши тетради,
И это обидой любой,
Любою тоской не истратишь.
Так что ж, принимай не спеша
Наследство прадедовских истин.
Почти невесомо шуршат
В ночи обгорелые листья.

1939

Письмо

Жоре Лепскому

Вот и мы дожили,
Вот и мы получаем весточки
В изжеванных конвертах с треугольными штемпелями,
Где сквозь запах армейской кожи,
Сквозь бестолочь
Слышно самое то,
То самое, —
Как гудок за полями.
Вот и ты — товарищ красноармеец музвзвода,
Воду пьешь по утрам из заболоченных речек.
А поля между нами,
А леса между нами и воды.
Человек ты мой,
Человек ты мой,
Дорогой ты мой человече!
А поля между нами,
А леса между вами.
(Россия!
Разметалась, раскинулась
По лежбищам, по урочищам.
Что мне звать тебя?
Разве голосом ее осилишь,
Если в ней, словно в памяти, словно в юности:
Попадешь — не воротишься.)
А зима между нами,
(Зима ты моя,
Словно матовая,
Словно росшитая,
На большак, большая, хрома ты,
На проселочную горбата,
А снега по тебе, громада,
Сине-синие, запорошенные.)
Я и писем писать тебе не научен.
А твои читаю,
Особенно те, что для женщины.
Есть такое в них самое,
Что ни выдумать, ни намучить,
Словно что-то поверено,
Потом потеряно,
Потом обещано.
(…А вы всё трагической героиней,
А снитесь — девочкой-неспокойкой.
А трубач — тари-тари-та — трубит: «по койкам!»
А ветра сухие на Западной Украине.)
Я вот тоже любил одну, сероглазницу,
Слишком взрослую, может быть слишком строгую.
А уеду и вспомню такой проказницей,
Непутевой такой, такой недотрогою.
Мы пройдем через это.
Как окурки, мы затопчем это,
Мы, лобастые мальчики невиданной революции.
В десять лет мечтатели,
В четырнадцать — поэты и урки,
В двадцать пять — внесенные в смертные реляции.
Мое поколение —
это зубы сожми и работай,
Мое поколение —
это пулю прими и рухни.
Если соли не хватит —
хлеб намочи потом,
Если марли не хватит —
портянкой замотай тухлой.
Ты же сам понимаешь, я не умею бить в литавры,
Мы же вместе мечтали, что пыль, что ковыль, что криница.
Мы с тобою вместе мечтали пошляться по Таврии
(Ну, по Крыму по-русски),
A шляемся по заграницам.
И когда мне скомандует пуля «не торопиться»
И последний выдох на снегу воронку выжжет
(Ты должен выжить, я хочу, чтобы ты выжил),
Ты прости мне тогда, что я не писал тебе писем.
А за нами женщины наши,
И годы наши босые,
И стихи наши,
И юность,
И январские рассветы.
А леса за нами,
А поля за нами —
Россия!
И наверно, земшарная Республика Советов!
Вот и не вышло письма.
Не вышло письма,
Какое там!
Но я напишу,
Повинен.
Ведь я понимаю,
Трубач «тари-тари-те» трубит: «по койкам!»
И ветра сухие на Западной Украине.

Декабрь 1940

Сегодня день рождения у Софьи Георгиевны Анджапаридзе.

* * *

Давай, захлестывай, не зевай!
Или вздерни на гребень, да на скалы кинь,
Вишь ослабла, болтается ни жива, ни мертва,
И нет, не найдут рыбаки…

Тут важно не давать им смотреть наверх,
Глаза заливай, не пускай открывать, а то,
Бывает глянут, и если не примешь мер,
Карабкаются и бегут по волнам, как Тот.

Макай поглубже, чтоб нечем было дышать,
И если не явится рыба эта дурацкая с фонарем…
Вода не должна заискрить, не август… Не может кварц засверкать,
Тут нечего делать, управимся быстро, а нет — наврем.

* * *

Безумие проносится над нами,
Как самолет,
Но медленней и ниже,
Как вертолет,
Но выше и быстрее,
Как поезд, вдалеке издалека.

И, как собака,
Ткнет в колени мокрой мордой,
Или, как кошка,
Ткнет в колени мертвой мышью,
Или, как море,
С ног собьет глухим прибоем.

А может, ветер распахнет окно,
А может, пламя порхнет из печи,
А может, скрипнет что-то за стеной…
Круг начерти, терпи, молись, молчи. 

* * *

Как мне оплакать невозможность рассвета в восемь?
Серую грязь и слякоть, заспанную и раздетую осень?
Как мне оплакать невозможность радостного движенья,
Голос горя в раковине телефона?
Шепот моря, чьи далекие равнодушные волны,
Омывают все пропажи и совпаденья?
Как мне оплакать возможность такой разлуки,
Где один не знает, что другой его ищет в каждом камне и каждой ветке,
Когда снег долгожданный тает, не ложась, не дается в руки,
Когда, пенясь, хлещет вино из мехов из ветхих.

* * *

Кровь ворчит: «Я кручусь целый день, омывая
Каждый закоулок утлого и неловкого тела
А она кручинится, целит в тень, унывает,
Жаждет минутного…Разве ж это дело?»
Сердце сетует: «Боже, бьюсь,
как часы, в Тобою заданном ритме
а у ней, наверху, все какой-то блюз,
Болью гложет, спасибо не говорит мне».
Легких двое: «Мы — выдох-вдох, выдох-вдох,
Воздух свежий, не курит, мы благодарны,
Чем ей мир Твой подлунный настолько плох?
Кислород, и тот, достается даром…»
Печень, конечно, печется: «Я тут сижу
Без движенья, но важная, никуда же —
От меня, но послушайте, что скажу:
Без души, без этой, было бы лучше даже».
А душа потупилась: «Где я, кто
Дал мне право власти над вами всеми?
Я — пылинка, я — шепот, я — лепесток,
Я стесняюсь выйти из смертной сени».