Стихотворение дня

поэтический календарь

Марк Соболь

4 января родился Марк Андреевич Соболь (1918 — 1999).

Фото из следственного дела 1934 г.

«Песня Бена» из к/ф «Последний дюйм».
Музыка М. С. Вайнберга, исполняет М. П. Рыба

Песня Бена

Тяжелым басом гремит фугас,
ударил фонтан огня…
А Боб Кенне́ди пустился в пляс —
какое мне дело до всех до вас,
а вам до меня!

Трещит земля, как пустой орех,
как щепка, трещит броня…
А Боба вновь разбирает смех —
какое мне дело до вас до всех,
а вам до меня!

Но пуля-дура вошла меж глаз
ему на закате дня…
Успел сказать он и в этот раз: —
Какое мне дело до всех до вас,
а вам до меня!

Простите солдатам последний грех
и, в памяти не храня,
печальных не ставьте над нами вех…
Какое мне дело до вас до всех,
а вам до меня!

<1958>

Болото

Семь суток в болоте пришлось копошиться:
от мышц отлипает промокшая кожа…
Ты знаешь, я буду, наверно, сушиться
сто лет. И, пожалуй, не высохну всё же.

Семь суток… И в низко нависшие тучи,
отчаянно рявкнув простуженным басом,
плевалось от злости болото пахучей,
густой и осклизлой коричневой массой.

Семь суток… Восьмые обмотки мотают
по первой тревоге. Тогда, для начала,
всю долгую ночь тишину нагнетая,
у них, у врагов, батарея молчала.

Луна отплыла в камыши, потухая,
последние отблески в тучу запрятав.
И вдруг по болоту — как странно! — сухая,
сухая и терпкая дробь автоматов.

И сразу большая притихшая сила
вздохнула — и, с грохотом выдохнув пламя,
рванулась. Хрипела, кромсала, месила
и, вдруг застонав, скрежетала зубами.

Но мы ворвались в головные траншеи
стремительней бури, мощнее обвала…
…Над миром в грязи и крови,
хорошея,
немыслимой ясности утро вставало.

Вставало над местом отчаянной стычки —
и солнце уже золотило болото,
и где-то в сторонке чирикали птички
своё, как всегда, малахольное что-то.

Проплакала тонко последняя мина
и, коротко всхлипнув, поставила точку.
Рождённый рассветом серебряный иней,
звеня, разлетелся росою по кочкам.

И будто бы капля разбрызганной синьки,
по серой шинели скользнув, задержалась:
так в каждой, хоть самой мельчайшей росинке
огромное небо, шутя, отражалось.

И можно торчать, до костей вымокая,
в болоте, где дни — как тягучая мука,
чтоб драться за жизнь,
чтоб увидеть, какая
она бесконечно чудесная штука!

* * *

То взрослою, то маленькой
— ах, розга и лоза,
Ассоль, чертовка, паинька,
цыганские глаза!

И вот — в мои-то годики!
— попал я в переплет:
как будто я молоденький —
ревнует, любит, врет.

Вошла в меня непрошено,
прохлопал, где и как.
Смеется: «Я хорошая!» —
и верю ей, дурак.

Неверная — не венчана,
подружка, не жена…
О, как она доверчиво
не вооружена!

Пробросишь слово резкое,
одернешь свысока —
и хлынет вдруг библейская
из глаз ее тоска.

Метнулась птаха за море,
а там пески сухи…
В местечке или таборе
зачахли женихи.

А впрочем, что ей прошлое
— минутою жива.
Смеется: «Я хорошая!» —
девчонке трын-трава

и пристани, и росстани,
а старость — далеко…
Как жить легко и просто ей!
Как жить ей нелегко!

235

Николай Рубцов

3 января 1936 года родился Николай Михайлович Рубцов. Погиб 19 января 1971 года.

«Элегия». Читает автор

Элегия

Стукнул по карману — не звенит.
Стукнул по другому — не слыхать.
В коммунизм, в таинственный зенит
Полетели мысли отдыхать.

Но очнусь, и выйду за порог,
И пойду на ветер, на откос
О печали пройденных дорог
Шелестеть остатками волос.

Память отбивается от рук,
Молодость уходит из-под ног,
Солнышко описывает круг —
Жизненный отсчитывает срок.

Стукнул по карману — не звенит.
Стукнул по другому — не слыхать.
Если только буду знаменит,
То поеду в Ялту отдыхать…

Март 1962, Ленинград

«В океане». Читает автор

В океане

Забрызгана крупно
и рубка, и рында,
но румб отправления дан, —
и тральщик тралфлота
треста «Севрыба»
пошел промышлять в океан.
Подумаешь, рыба!
Подумаешь, рубка!
Как всякий заправский матрос,
я хрипло ругался.
И хлюпал, как шлюпка,
сердитый простуженный нос.
От имени треста
треске мелюзговой
язвил я:
«— Что, сдохла уже?»
На встречные
злые
суда без улова
кричал я:
«— Эй вы, на барже!»
А волны,
как мускулы,
взмыленно,
пьяно,
буграми в багровых тонах
ходили по нервной груди океана,
и нерпы ныряли в волнах.
И долго,
и хищно,
стремясь поживиться,
с кричащей, голодной тоской
летели большие
клювастые
птицы
за судном,
пропахшим треской!

Июль 1961, Ленинград

«Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны». Читает автор

* * *

Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,
Восторженный сын удивительных вольных племён!
Как прежде скакали на голос удачи капризной,
Я буду скакать по следам миновавших времён…

Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность,
И сам председатель дробил, выбиваясь из сил,
И требовал выпить за доблесть в труде и за честность,
И лучшую жницу, как знамя, в руках проносил!

И быстро, как ласточка, мчался я в майском костюме
На звуки гармошки, на пенье и смех на лужке,
А мимо неслись в торопливом немолкнущем шуме
Весенние воды, и брёвна неслись по реке…

Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звёздная люстра,
И лодка моя на речной догнивает мели.

И храм старины, удивительный, белоколонный,
Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, —
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..

О, сельские виды! О, дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!

Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы…
Отчизна и воля — останься, моё божество!

Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!
Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
Старинной короной своих восходящих лучей!..

Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье
И тайные сны неподвижных больших деревень.
Никто меж полей не услышит глухое скаканье,
Никто не окликнет мелькнувшую быструю тень.

И только, страдая, израненный бывший десантник
Расскажет в бреду удивлённой старухе своей,
Что ночью промчался какой-то таинственный всадник,
Неведомый отрок, и скрылся в тумане полей…

1963

Ночь на родине

Высокий дуб. Глубокая вода.
Спокойные кругом ложатся тени.
И тихо так, как будто никогда
Природа здесь не знала потрясений!

И тихо так, как будто никогда
Здесь крыши сел не слыхивали грома!
Не встрепенется ветер у пруда,
И на дворе не зашуршит солома,

И редок сонный коростеля крик…
Вернулся я — былое не вернется!
Ну что же? Пусть хоть это остается,
Продлится пусть хотя бы этот миг,

Когда души не трогает беда,
И так спокойно двигаются тени,
И тихо так, как будто никогда
Уже не будет в жизни потрясений,

И всей душой, которую не жаль
Всю потопить в таинственном и милом,
Овладевает светлая печаль,
Как лунный свет овладевает миром…

<1967>

Неизвестный

Он шел против снега во мраке,
Бездомный, голодный, больной.
Он после стучался в бараки
В какой-то деревне лесной.

Его не пустили. Тупая
Какая-то бабка в упор
Сказала, к нему подступая:
— Бродяга. Наверное, вор…

Он шел. Но угрюмо и грозно
Белели снега впереди!
Он вышел на берег морозной,
Безжизненной, страшной реки!

Он вздрогнул, очнулся и снова
Забылся, качнулся вперед…
Он умер без крика, без слова,
Он знал, что в дороге умрет.

Он умер, снегами отпетый…
А люди вели разговор
Все тот же, узнавши об этом:
— Бродяга. Наверное, вор.

103

Вероника Долина

Сегодня день рождения у Вероники Аркадьевны Долиной.

* * *

Сегодня испугала мужика.
В Сбербанке дело было. Там, пока
Я карточку вытаскивала с сердцем,
Почуяла: прекрасный дикий дух,
Сырой и пряный — но пронёсся вдруг…
Цветка иль табака? Лаванды с перцем?

Ну я и наклонилась к мужику,
Как будто, чтоб сказать ему «ку-ку»
Или иное слово человечье…
И, отодвинув тёмные очки
(Уж так пугливы наши мужички),
Взяла его тихонько за предплечье.

И говорю ему: парфюм, табак?
Что это пахнет пряно, пьяно так?
Чем это пахнет так свежо и ярко?
О, как он отшатнулся, как скакнул!
О, как он истерически сглотнул.
Прекрасный обитатель зоопарка.

К детям

Силы небесные, силы неравные,
Вечер недолог, путь недалек.
Если не с бездною, значит — с нирваною
Тихий, усталый веду диалог.

Силы небесные, силы всесильные,
Кончится август — я в осень войду.
Реки молочные, бреги кисельные
Не замерзают в этом саду.

Силы небесные, строки вечерние,
Сны беспокойные, светлая тьма.
Силы сыновние, силы дочерние,
Дети как дети, зима как зима.

К книжкам

«Песня Нибелунгов» — ах, не отвлекайся.
Ах, не увлекайся книжками, дитя.
Низко пролетает Акка Кнебекайзе,
Мягкими крылами тихо шелестя.

Смейся, да не бойся, бойся, да не кайся,
Старшего не трогай, младшего — не смей.
Низко пролетает Акка Кнебекайзе,
Старая вожачка племени гусей.

Книжки — это дети, дети — это книжки,
Горькие лекарства дорогой ценой.
Акка Кнебекайзе пролетает низко,
Акка Кнебекайзе прямо надо мной.

К пению

Опыт говорит — бери дыхание,
Опыт говорит — имей терпение.
Это плавниками колыхание,
Люди знают, называют пением.

Легких пузырьков кругом роение
И кораллов стройное стояние —
Может, это только настроение,
А быть может, даже состояние.

Жизнь кругом кипит, клубится, теплится,
Океан — вселенная зовущая.
Рыбина плывет — бока колеблются,
Рыбина поет — она поющая.

12 сентября

У Москвы осенней,
У Москвы соседней —
Мало понедельников,
Много воскресений.

Дождик её мочит.
Гром над ней грохочет.
Надо бы проснуться —
А она не хочет.

То жуёт коренья.
То варит варенья.
Будто точно знает —
Кто — венец творенья.

Будто нету книжек,
Нот или тетрадок.
Только груздь да рыжик,
Высший распорядок.

Где стояли школы —
Стала половина…
Только мёд и пчёлы.
Крест и домовина.

У Москвы соседней,
У Москвы господней —
Всё, как есть, в последний
Разик в преисподней.

Там темно и скользко.
Не простят ни разу.
И побитых войско,
Без руки, без глазу.

Ни о чём не спорят.
Да и в ус не дунут.
Сразу брюхо вспорют,
Сразу в очи плюнут.

У Москвы осенней,
У Москвы соседней —
Множество куплетов есть.
И этот — не последний.

68