19 января родился Эдгар Аллан По (1809 — 1849).

Ворон

Раз, когда в ночи угрюмой я поник усталой думой
Средь томов науки древней, позабытой с давних пор,
И, почти уснув, качался, – вдруг чуть слышный звук раздался,
Словно кто-то в дверь стучался, в дверь, ведущую во двор.
«Это гость», пробормотал я, приподняв склоненный взор, –
«Поздний гость забрел во двор».

О, я живо помню это! Был декабрь. В золе согретой
Жар мерцал и в блеск паркета вкрапил призрачный узор.
Утра ждал я с нетерпеньем; тщетно жаждал я за чтеньем
Запастись из книг забвеньем и забыть Леноры взор:
Светлый, чудный друг, чье имя ныне славит райский хор,
Здесь – навек немой укор.

И печальный, смутный шорох, шорох шелка в пышных шторах
Мне внушал зловещий ужас, незнакомый до сих пор,
Так, что сердца дрожь смиряя, выжидал я, повторяя:
«Это тихо ударяя, гость стучит, зайдя во двор,
Это робко ударяя, гость стучит, зайдя во двор:
Просто гость, и страх мой вздор»:

Наконец, окрепнув волей, я сказал, не медля боле:
«Не вмените сна мне, сударь иль сударыня, в укор.
Задремал я, – вот в чем дело! Вы ж стучали так несмело,
Так невнятно, что не смело сердце верить до сих пор,
Что я слышал стук!»: – и настежь распахнул я дверь во двор:
Там лишь тьма: Пустынен двор:

Ждал, дивясь я, в мрак впиваясь, сомневаясь, ужасаясь,
Грезя тем, чем смертный грезить не дерзал до этих пор.
Но молчала ночь однако; не дала мне тишь ни знака,
И лишь зов один средь мрака пробудил немой простор:
Это я шепнул: «Ленора!» Вслед шепнул ночной простор
Тот же зов: и замер двор.

В дом вошел я. Сердце млело; все внутри во мне горело.
Вдруг, опять стучат несмело, чуть слышней, чем до сих пор.
«Ну», сказал я: «Верно ставней ветер бьет, и станет явней
Эта тайна в миг, когда в ней суть обследует мой взор:
Пусть на миг лишь стихнет сердце, и проникнет в тайну взор:
Это – стук оконных створ».

Распахнул окно теперь я, – и вошел, топорща перья,
Призрак старого поверья – крупный, черный Ворон гор.
Без поклона, шел он твердо, с видом лэди или лорда,
Он, взлетев, над дверью гордо сел, нахохлив свой вихор –
Сел на белый бюст Паллады, сел на бюст и острый взор
Устремил в меня в упор.

И пред черным гостем зыбко скорбь моя зажглась улыбкой:
Нес с такой осанкой чванной он свой траурный убор.
«Хоть в хохле твоем не густы что-то перья, – знать не трус ты!»
Молвил я, – «но вещеустый, как тебя усопших хор
Величал в стране Плутона? Объявись!» – Тут Ворон гор:
«Никогда!» – сказал в упор.

Я весьма дивился, вчуже, слову птицы неуклюжей, –
Пусть и внес ответ несвязный мало смысла в разговор, –
Все-ж, не странно-ль? В мире целом был ли взыскан кто уделом
Лицезреть на бюсте белом, над дверями – птицу гор?
И вступала-ль птица с кличкой «Никогда» до этих пор
С человеком в разговор?

Но на бюсте мертвооком, в отчужденьи одиноком,
Сидя, Ворон слил, казалось, душу всю в один укор;
Больше слова не добавил, клювом перьев не оправил, –
Я шепнул: «Меня оставил круг друзей уж с давних пор;
Завтра он меня покинет, как надежд летучих хор:
«Никогда!» – он мне в отпор.

Поражен среди молчанья метким смыслом замечанья,
«На одно», – сказал я – «слово он, как видно, скор и спор, –
Жил с владельцем он, конечно, за которым бессердечно
Горе шло и гналось вечно, так что этот лишь укор
Знал бедняк при отпеваньи всех надежд, – и Ворон-вор
«Никогда» твердит с тех пор.

Вновь пред черным гостем зыбко скорбь моя зажглась улыбкой.
Двинув кресло ближе к двери, к бюсту, к черной птице гор,
В мягкий бархат сел тогда я, и, мечту с мечтой сплетая,
Предавался снам, гадая: «Что-ж сулил мне до сих пор
Этот древний, черный, мрачный, жуткий Ворон, призрак гор,
«Никогда» твердя в упор?

Так сидел я полн раздумья, ни полсловом тайных дум я
Не открыл пред черной птицей, в душу мне вперившей взор.
И в догадке за догадкой, я о многом грезил сладко:
Лампы свет ласкал украдкой гладкий бархатный узор, –
Но, увы! на бархат мягкий не приляжет та, чей взор
Здесь – навек немой укор.

Вдруг, поплыли волны дыма от кадила серафима;
Легкий ангел шел незримо: «Верь, несчастный! С этих пор
Бог твой внял твое моленье: Шлет он с ангелом спасенье –
Отдых, отдых и забвенье, чтоб забыть Леноры взор!:
Пей, о, пей же дар забвенья и забудь Леноры взор!»
«Никогда!» – был приговор.

«Вестник зла!» – привстал я в кресле, – «кто-б ты ни был, птица ль, бес-ли,
Послан ты врагом небес-ли, иль грозою сброшен с гор,
Нелюдимый дух крылатый, в наш пустынный край заклятый,
В дом мой, ужасом объятый, – о, скажи мне, призрак гор:
Обрету-ль бальзам, суленый Галаадом с давних пор?»
«Никогда!» – был приговор.

«Вестник зла!» – молил я, – «если ты пророк, будь птица-ль, бес-ли,
Ради неба, ради Бога, изреки свой приговор
Для души тоской спаленной: в райской сени отдаленной
Я святой и просветленной девы встречу-ль ясный взор, –
Той, кого зовет Ленорой чистых ангелов собор?»
«Никогда!» – был приговор.

«Будь последним крик твой дикий, птица-ль дух ли птицеликий!
Сгинь! Вернись во мрак великий, в ад, где жил ты до сих пор!
Черных перьев лжи залогом здесь не скинь, и снова в строгом,
В одиночестве убогом дай мне жить, как до сих пор:
Вынь свой жгучий клюв из сердца! Скройся с бюста, призрак гор!
«Никогда!» – был приговор.

И недвижим страшный Ворон все сидит, сидит с тех пор он,
Там, где белый бюст Паллады вдаль вперяет мертвый взор:
Он не спит: он грезит, точно демон грезою полночной:
В свете лампы одиночной тень от птицы мучит взор:
И вовек из этой тени не уйти душе с тех пор:
«Никогда!» – мне приговор.

<1844>
Перевод Г. В. Голохвастова