Стихотворение дня

поэтический календарь

Станислав Львовский

Вчера был день рождения у Юрия Михайловича Сорочкина (Станислава Львовского).

* * *

бог (или не
совсем он)
успокаивает
раненую собаку —
тоже из наших
из тварных
из сошедших
с ума суда
сàмого языка.

*

сторож
ночной
конвойный
дневной
ты же наш.

пожалей
своего
мы с тобой
не разлей
одинаковое
животное
точно
такое же.

*

в темноте
предрассветного
происхождения
видов
мы стоим
как вооружённые
звери слёз
как не очень-то
храбрые
растения страха
как непрекращаемые
насекомые
одиночества
и потери

как простуженные
горячечные сизари
выпадающие
из неба
по одному.

*

Ты подожди
отчаиваться

Ты ведь наш серп
и холод наш герб
и злак посреди

вооружённого
до зубов
совершенно
беззащитного

человека.

*

Левиафан
пытается
проблеваться.
господи как же
его тошнит.

они всегда
возвращаются.

(и тёплая рвота
разливается
по линолеуму).

*

и выкипает за-
хлёбываясь и ре-
абилитированы
посмертно

и на исходе
третьего дня.

*

но вот — родина же как ни в чём
ни бывало.
так она вкусно и по-домашнему
пахнет!

как бы мама опять молодая
хлопочет на кухне советской:

суп с котом сам собой
разливается
по тарелкам.
пироги с котятами
торжественно сами
входят в печь

возглавляемые
преподобным
Матиушем святым
покровителем всех
дошкольников
и учеников

младших классов.

*

мир лежит во зле
на скамейке
кутается в похмельное
ледяное пальто.
звери
вызывают
ему
скорую.

насекомые
суетятся.

рыбы
приносят
попить.

растения
стоят над ним
молча.

39

Герман Гессе

2 июня родился Герман Гессе (1877 — 1962), лауреат Нобелевской премии 1946 года.

Жалоба

Не быть, а течь в удел досталось нам,
И, как в сосуд, вливаясь по пути
То в день, то в ночь, то в логово, то в храм,
Мы вечно жаждем прочность обрести.

Но нам остановиться не дано,
Найти на счастье, на беду ли дом,
Везде в гостях мы, все для нас одно,
Нигде не сеем и нигде не жнем.

Мы просто глина под рукой творца.
Не знаем мы, чего от нас он ждет.
Он глину мнет, играя, без конца,
Но никогда ее не обожжет.

Застыть хоть раз бы камнем, задержаться,
Передохнуть и в путь пуститься снова!
Но нет, лишь трепетать и содрогаться
Нам суждено, — и ничего другого.

Перевод С. К. Апта

Степной волк

Я — волк степной, всё бегу сквозь пургу, ветра гул.
Под слоем снега окрестности точно уснули.
С толстой берёзы испуганный ворон вспорхнул,
Но не видать ни зайчишки нигде, ни косули.
Я так косулю люблю, как просторы бескрайние ветер.
Мне б хоть одну отыскать — не уйдёт от погони!
В зубы возьму её нежно, как-будто в ладони —
Что есть прекрасней косули ещё в этом свете?!
Я бы исполнился нежностью к ней небывалой,
Въелся бы в нежные ляжки её торопливо.
Вволю напился бы крови её светло-алой,
Чтобы потом выть всю ночь над скалой у обрыва.
Я привередлив не слишком — и заяц развеет печали.
Сладкое мясо его так в ночи согревает.
Но все и вся от меня далеко убежали.
Сжалиться жизнь надо мною совсем не желает!?
Хвост мой давно поседел и других в нём волос не осталось.
Зрение стало слабеть — знать судьбина такая.
Годы прошли, как волчица и дети скончались
И я бегу, на бегу о косуле мечтая.
Рысью трушу — хоть бы заяц попался мне в зубы,
Слушаю ветра гуденье в январские трубы.
Выпью со снегом мою раскалённую глотку,
Дьяволу я отнесу мою бедную душу.

1925 – 1926
Перевод А. Равиковича

Последний игрок в бисер

Игрушкой, бисером, рука его полна,
Сидит согнувшись он, вокруг него страна
Войною и чумой разорена, а на руинах
В плюще зеленом вьется рой пчелиный,
И приглушенной музыкой усталость
Охватывает мир, седую старость.
Старик сидит и бусины считает,
То синюю, то белую возьмет,
То по размеру бусы подберет
И для игры в кольце их сочетает.
Когда-то был он мастером игры,
Знал языки и многие искусства,
Не полагаясь только лишь на чувства
Он знал весь мир и много повидал,
И мир его, конечно, тоже знал –
Учениками и друзьями он
Со всех сторон был вечно окружен.
Ну, а теперь его никто не знает –
Не нужен он, он стар и одинок,
Никто к нему не ходит на урок,
На диспуты никто не приглашает.
Нет больше храмов, школ, библиотек,
И отдыхает старый человек
Среди руин, и с бусами в руке –
Они скользят, теряются в песке,
Теперь уж не такие, как в начале,
Когда они так много означали

1938
Перевод Е. Г. Мюнстер

86

Владимир Луговской

1 июля родился Владимир Александрович Луговской (1901 — 1957).

Как человек плыл с Одиссеем

(Отрывок)

«Червонно-синий рушится хребет
Литой волны, и пена, словно кудри
Морских созданий, вьётся вслед за ветром.
Корабль звенит, как тетива тугая,
И парус, накренясь, летит упрямо,
Крутой и полногрудый, на восток.
Косяк дельфинов мчится, кувыркаясь,
И бешеное солнце разъярённо
Плывёт над нами в грозных небесах.
О, сколько лет мы рвёмся по неверным
Пустым зыбям среди чудес попутных,
Средь островов, встающих из пучины,
Среди проливов гибельных и смрадных,
Что пахнут скалами и дохлой рыбой,
Меж тучами и синецветной влагой
На родину, на родину, в Итаку,
К забытым очагам, стадам и жёнам,
И это всё напрасно!
Мы плывём,
Чтобы вовеки не вдохнуть вечерний
Печальный запах греческих жаровен,
Чтобы вовек не заколоть барана
На дедовском знакомом алтаре,
Чтоб никогда уже не спать с женою
На тёмном ложе, шкурами покрытом,
И никогда не выходить из дома
Коня погладить при осенних звёздах,
Вдыхая запах глины, и навоза,
И чабреца, и рыжей дикой мяты,
И острой соли ветровых валов!
Корабль идёт, отмеченный судьбою,
Навстречу верной гибели своей.

Ты предаёшь меня, я знаю, ты
Хитришь и своеволишь.
Я, ничтожный,
Гребу на вёслах.
Рыжий, бородатый,
В седой от пота бедряной повязке.
Я должен умереть.
Мы все умрём,
И только ты, мой капитан свирепый,
Мой Одиссей, поднимешься над нами,
Над нашим кораблём и над Элладой,
Над нашей Грецией, над всей землёй, —
Живой и хитрый, в белом ожерелье
Попутных молодых свистящих волн!
Громады скал восходят нам навстречу,
Смертельный ветер пробует канаты.
Я должен умереть, а ты, крылатый,
Останешься в живых!
Но я помедлю
Ещё мгновенье!
Вот они, ребята —
Ахейский сброд, рябая солдатня,
Смолёные, чесоточные греки,
Что десять лет сражались возле башен,
Увидели пожар, и гибель Трои,
И женщину, единую на свете,
Которая в пурпурном покрывале
Спокойно проходила по стенам.
Она звалась красавицей Еленой,
Она, как ты, вовеки не умрёт.

То были сны — осада, голод, горе,
Болезни, мор и дождь троянских стрел,
И свет зари над речкою Скамандром,
Густой и чёрной, словно бычья кровь,
И женщина, единственная в мире,
Она во время битвы проходила
За чёрными зубцами чуждых башен,
Обмахнутая огненным плащом.
Из-за неё мы бились год за годом,
Барановоды, мужики, гуляки,
Хорошие мужья и проходимцы,
С тобою, Одиссей, водитель славный,
И взяли Трою и, насытясь славой,
Ушли ни с чем на кораблях тяжёлых
На родину, на родину, в Элладу,
Чтоб никогда её не увидать.

Я знаю, ты хитришь, ты бедных греков
Кидал вперёд, блистая медным шлемом,
А сам, с колена холодно прицелясь,
Метал в троянцев бешеные стрелы.
Я знаю, ты один видал Елену
Без покрывала, голую, как рыба,
Когда ворвался вместе с храбрецами
В Приамов полыхающий дворец.
И ты хитро не взял её с собою,
И ты хитро уйдёшь в мою Итаку,
В свою Итаку, царь наш непорочный,
Единственный из мёртвых нас свидетель
Жестоких битв и горестных невзгод.

Да, ты хитришь, ты именем всех мёртвых
Спокойно будешь говорить столетьям
О подвигах, которые герои
Не совершили и нигде на свете
Так совершать вовеки не могли.
Мы все погибнем, греческие люди,
Чтобы один из нас доплыл как должно,
Овеянный великой нашей славой,
До берегов Эгейских островов!
Чтобы один из нас, водитель хитрый,
О нас поведал речью величавой,
Не вспоминая нашего обличья,
Не называя маленьких имён,
Лишь говоря о спутниках случайных,
Любивших верно своего героя
И верно павших за царя Итаки,
Чтобы его потом воспел певец.

Греби, ребята!
Парус наш трепещет,
Вина немного, впереди — конец.
Мы все плывём в желанную Итаку,
Коричневые, жилистые, злые,
Срывая пену волн нетерпеливых,
Затягивая пасмурную песню…»

1943 – 1957

47