28 апреля родился Михаил Самуэлевич Генделев (1950 — 2009).
вокзал инферно
Пес к ней приблизился руки лизать смирный —
белые она подставляла руки,
Посередине площади пили мы вермут —
это к разлуке — я говорил — это к разлуке.
Она повторяла: «К разлуке, и непременно.
Да вы и все понимаете сами».
Но не пошли ей за это судьбы надменной.
Хотя и это, наверное, благо.
Амен.
И говорю: в мертвом море есть мертвые броды.
Перейдя, и заказывают эту отраву.
И море само разливает мертвую воду,
настоенную по рецептам Варравы.
— Что ж, будем пить и веселиться будем, — дама сказала, —
а если уж с джином — то жизнь эта точно к хамсину.
Псы собрались на площади перед вокзалом —
все как один
оближут ей руки.
Жестоко, что дама приснилась в белом и немолодая.
Очередь псов собирается с нами выпить за верность.
Что сейчас будет — я угадаю:
будет хамсин на пути к инферно.
Часов пробивается стебель в петлице вокзала,
Что ж, кавалеру и точное время разлуки — благо, знаете сами.
— То есть — мы расстаемся, — она сказала, —
и, пожалуйста,
вермута — даме.
Что теперь делать с пьяною — непредставимо.
Агнец пусть ей приснится, и будем гулять попарно
перед вокзалом «Инферно», где на проходящих мимо
небо шипит, на плевки как потолки пекарни.
И кавалеры все разумеют на идиш, как в Польше, —
вот уж где точно не буду, по крайней мере,
я и вообще никогда больше, наверно, не буду,
кроме тех мест,
где возит автобус на мертвое море.
Да, мы, погружаясь в инферно, лишь возвращаемся аду.
Дамы, наверно, желают, чтобы случилось чудо,
да Мертвое море колышет мерно мертвую воду —
скверно, но я отсюда уже никогда не уеду.
И будем пить вермут и можжевеловку с запахом северной жизни.
Дама сказала, что больше не в силах и хочет сына.
Ах, если верность имеет значенье в джине —
будем считать,
что верен рецепт хамсина.
Ну а теперь о любви, о любви коварной,
ну а пожалуй — лучше за самый вермут.
Ну а теперь, когда мы подошли к инферно,
выпьем за пса и будем вести себя смирно.
«Ночные маневры под Бейт Джубрин». Читает автор
Ночные маневры под Бейт Джубрин
I
Я младшей родины моей
глотал холодный дым
и нелюбимым в дом входил
в котором был любим
где нежная моя жена
смотрела на луну
и снег на блюде принесла
поставила к вину
она крошила снег в кувшин
и ногтем все больней
мне обводила букву «шин»
в сведении бровей
узор ли злой ее смешил
дразнила ли судьбу
но все три когтя буквы «шин»
горели в белом лбу.
II
Я встал запомнить этот сон
и понял где я сам
с ресниц соленый снял песок
и ветошь разбросал
шлем поднял прицепил ремни
и ряд свой отыскал
при пламени прочли: они
сошли уже со скал
но я не слушал а ловил
я взгляд каким из тьмы
смотрело небо свысока
на низкие холмы
и в переносии лица
полнебосводу в рост
трезубец темноты мерцал
меж крепко сжатых звезд.
III
А нам читали: прорвались
они за Иордан
а сколько их а кто они
а кто же их видал?
огни горели на дымы
как должные сгорать
а мы — а несравненны мы
в искусстве умирать
в котором нам еще вчера
победа отдана
играй военная игра
игорная война
где мертвые встают а там
и ты встаешь сейчас
мы хорошо умрем потом
и в следующий раз!
IV
И я пройду среди своих
и скарб свой уроню
в колонне панцирных телег
на рыжую броню
уже совсем немолодой
и лекарь полковой
я взял луну над головой
звездою кочевой
луну звездою путевой
луну луну луну!
крошила белый снег жена
и ставила к вину
и головой в пыли ночной
я тряс и замирал
и мотыльки с лица текли
а я не утирал.
V
Как медленно провозят нас
чрез рукотворный лес
а темнота еще темней
с луной из-под небес
и холм на холм менял себя
не узнавая сам
в огромной пляске поднося
нас ближе к небесам
чтоб нас рассматривала тьма
луной своих глазниц
чтоб синий порох мотыльков
сошел с воздетых лиц
чтоб отпустили нас домой
назад на память прочь
где гладколобый череп мой
катает в детской ночь.
