Стихотворение дня

поэтический календарь

Константин Богатырёв

12 марта 1925 года родился Константин Петрович Богатырёв. 26 апреля 1976 года был зверски избит на пороге своей квартиры. Скончался 15 июня в больнице.

Памяти Пастернака

Когда ушел из повседневья
Его единственный герой —
Мое пристанище в кочевье,
Ковчегом плывшее со мной.

Когда земное притяженье
Навеки потеряло смысл
И космонавты, в подтвержденье,
По центрифугам разбрелись, —

Хоть центрифуга — не примета:
Он тоже ей отмечен был,
Когда на старте два поэта
Померились размахом крыл, —

Когда он на одном дыханье
Закончил юности полет —
Единственное оправданье
Существованию вперед, —

Тогда прислушиваясь к морю,
Как пограничник на посту,
Я узнавал в нем твердь подспорья,
Его вознесшего к Христу.

Райнер Мария Рильке

Детство

Неплохо бы работу дать уму,
немного поразмыслив об утратах,
о долгих детских днях и о закатах,
раз навсегда ушедших — почему?

Случается: в ненастье, в непогоду
нам что-то померещится, как знак.
Но встречи и свиданья, и уходы
нас больше, не переполняют так,

как в детстве, что в плену у пустяков
не более, чем вещи или звери.
Мы им себя дарили в полной мере
и наполнялись ими до краев.

И сиротели мы исподтишка,
как пастухи под грузом дальних далей,
и, кем-то призванных издалека,
нас, будто нитку — новую, вплетали
поочередно в образы, пока
не выбирали нового мотка.

Начало июля 1906

Испанская танцовщица

Как спичка, чиркнув, через миг-другой
Выбрасывает языками пламя,
Так, вспыхнув, начинает танец свой
Она, в кольцо зажатая толпой
И кружится все ярче и упрямей.

И вот — вся пламя с головы до пят.

Воспламенившись, волосы горят,
И жертвою в рискованной игре
Она сжигает платье на костре,
В котором изгибаются, как змеи,
Трепещущие руки, пламенея.

И вдруг она, зажав огонь в горстях,
Его о землю разбивает в прах
Высокомерно, плавно, величаво,
А пламя в бешенстве перед расправой
Ползет и не сдается и грозит.
Но точно и отточенно и четко,
Чеканя каждый жест, она разит
Огонь своей отчетливой чечеткой.

Июнь 1906

Праздник Марии

Гент

С верхушек башен хлынувший металл
наполнил город сплавом раскаленным,
и, заливая формы улиц звоном,
день бронзовой отливкой заблистал.

По мостовой неровною толпою
процессия детей плывет с утра,
и ног не ощущая под собою,
вперед волнами катит детвора,
но сдерживается, как в бездорожье,
невидимыми, как десница божья,
преградами и тяжестью знамен.

А дальше — там уже парит, похоже,
кадилам вслед, что вспугнутою стаей
серебряные цепи рвут, взлетая
от ужаса под небосклон.

Вдоль этой вытянувшейся лавины
стоит народ у края мостовой.
Предвестниками хризэлефантины
к балконам устремились балдахины,
сверкая золоченой бахромой.

Но вот в своем испанском одеяньи
над головами всплыло вдалеке
знакомое мадонны изваянье
старинное с младенцем на руке.
По мере продвижения вперед
в короне трогательно устаревшей
она благословляет присмиревший
коленопреклонившийся народ.

И подойдя к упавшим на колени,
что робким взглядом следуют за ней,
она повелевает быть движенью
поднятием рискованных бровей —
тверда, высокомерна, холодна.
Носильщики поражены жестоко
и всё ж идут, помешкав. А она

на сотнях плеч — уверенно и прямо, —
в себя вобрав шаги всего потока,
к колоколам распахнутого храма
идет, как шла, — одна и одинока.

20 июля 1907

Иеремия

Был я, прежде мягок, как пшеница.
С бешенством твоим наедине
я остался. И, как лев, ярится
сердце обнаженное во мне.

Ты другого ждал? Мой рот болящий
чуть ли не с младенчества орет.
Он стал раною кровоточащей,
горем и бедой из года в год.

Горе горлом льется ежедневно.
Ненасытный, ты на том стоишь!
Только не убить мой рот плачевный,
если можешь, — ты его утишь.

И когда, отринутые свыше,
распылясь среди земель пустынных,
из последних выбьемся мы сил, —
без свидетелей, один в руинах
вновь тогда свой голос я услышу —
тот, что изначально ревом был.

Середина августа 1907

Переводы К. П. Богатырёва

53

Ната Сучкова

Сегодня день рождения у Натальи Александровны Сучковой.

* * *

Стоит — рукав замызганный — и радостное пьёт,
Махнёт рукой, и брызгают ватаги воробьев,
Бежит, на солнце светится — сквозь ранец, сквозь пальто.
— Тепло ли тебе, девица? — Тепло-тепло-тепло!

Всё рытвина, колдобина, ну а она — плывёт,
Несёт, как груз диковинный, беременный живот,
Вся белая и мягкая, вся — птичье молоко.
— Не тяжело ли, бабонька? — Легко-легко-легко!

Стоит, едва не падает, себя среди дерев,
Как старенькую яблоню, клюкою подперев.
Жизнь длинная исхожена — чуть-чуть, ещё чуть-чуть.
— Ну, одуванчик божий мой? — Лечу-лечу-лечу!

* * *

У причала учебных судов, вросших в лёд, как в слюду,
Мальчик в шапке волшебной плывёт и летает по льду
Или тает на льду — ну так что? — улети будто снег —
километры пути, фигурист мой, мой Чук. Или Гек.

Подо льдом города и кремлёвские звёзды во лбу,
Он приехал сюда в однотыща так поздно году,
Он не видел реки, он привык к захолустью, к пруду,
Он хотел сотню книг, но с собой можно было одну.

А под шапкой — да стой! — лес густой и намокший вихор,
Есть и мама, и пёс, и отец, что уже перебор.
Он не видел реки, он привык — всё болота да лес,
Он и моря не видел, но можно и с морем и без.

Но не встряхивай резко, а то заболит голова,
Дорогущий немецкий тяжёлый свой шар из стекла,
Отодвинь занавеску, смотри — над прозрачной рекой
Воздух сбит и потрескан, и снег голубой-голубой.

* * *

На башенном кране написано «РЖЕВ»,
Два ангела — в шлепках, в исподнем,
Не видно, прилипнув к стеклу, приржавев,
Что в облаке их происходит.
— Товарищ начальник, болит голова,
До перышка ватник промок!
— Какая погода, какая страна,
Какое столетье, милок?
К ребру батареи приклеен носок,
Футболки на шконке навалом
И серого неба колючий кусок,
Подоткнутый, как одеяло.

* * *

На верху земного шара в самой чаще хвойника
Вера и овчарка Шао с парой расконвойников.

Здесь в лесу и то — измена, внутренний не дремлет враг,
Ни во что не верит Вера, только — в преданных собак.

Инородцы, страстотерпцы, поселенцы вечные,
Но её большое сердце, точно блюдце, в трещинах.

— Мы с собакой околели! Вечность с вами возимся!
Флору снега — по колено, Лавру — выше пояса.

— Руки-ноги целы вроде? Шевелись, архаровцы!
Жизнь на свете происходит дальше, чем за Харовском.

И они бредут устало, те и эти — наши:
Вера и овчарка Шао с парой доходяжек.

Лес в подпалинах пожара, и кровит под лапами.
На верху земного шара голубая маковка.

* * *

В синем небе очень высоко
облака на полочке лежат,
муравьи воруют молоко,
первоклассники целуют медвежат.
Сапоги на два размера велики,
пролежали лето — так и не надел,
выцветают разноцветные мелки,
превращаются в обычный школьный мел.
Первоклассники… Седеет голова.
Барабанщик, знаменосец и горнист.
Выцветают и деревья, а слова
возвращаются в тетрадный белый лист.
Барабанщик, знаменосец… Что ж, увы…
Поезд тронется, и жизнь опять пойдёт,
лишь высоковольтные стволы,
мелко-мелко крестят горизонт.

57