Стихотворение дня

поэтический календарь

Михаил Ломоносов

19 ноября родился Михаил Васильевич Ломоносов (1711 — 1765).

Копия Л. С. Миропольского
с работы Г. К. фон Преннера,
1787
Как-то раз между Ломоносовым, Сумароковым и Тредиаковским вышел спор о достоинствах различных стихотворных размеров при передаче героического содержания. Умение писать оды в те года ценилось чрезвычайно и спор разгорелся нешуточный. Именитые литераторы были все сплошь люди серьезные, а посему решили устроить открытое состязание — первую в России поэтическую дуэль!

Предметом состязания по обоюдному согласию была выбрана одна из Песен Давидовых, каковую надлежало переложить Тредиаковскому хореем, а Ломоносову и Сумарокову — ямбом. Приятели не стали откладывать дело в долгий ящик. Спустя полгода суду просвещенной публики была представлена небольшая книжица «Три оды парафрастические псалма 143, сочинен­ные чрез трех стихотворцов, из которых каждой одну сложил особливо». Труды предварял изящный эпиграф из Горация: «Sic honor et nomen divinis vatibus atque carminibus venit то есть: Сим образом искусные стихотворцы и их стихи честь и славу себе получают». «Три оды» были отпечатаны весьма значительным по тем временам тиражом в 500 экз. (300 экз. на средства авторов, остальные за счет Академии наук). Особую пикантность придавало то, что имена авторов были названы без указания, кому какая ода принадлежит. Авторство каждого было раскрыто Тредиаковским через несколько лет в издании 1752 г.

Сегодня мы достоверно не знаем, как рассудили спорщиков современники, но до нас дошел один непосредственный отклик. В экземпляре «Трех од», хранящемся в питерской Публичке (РНБ), после оды Сумарокова подписано — «хорошо», после Тредиаковского — «хорошо», а после Ло­моносова тем же почерком и чернилами — «прекрасно» и другим почерком и чернилами — «отлично». Впрочем, составители нескольких рукописных сборников кантов 18 века всегда отдавали предпочтение варианту Тредиаковского.

Предлагаем вашему вниманию «Оду первую, иамбическую» Ломоносова и «Оду вторую, хореическую» Тредиаковского.

Н. К. (по А. Б. Шишкин «Поэтическое состязание Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова»).

Михаил Ломоносов

⟨Парафразис Псалма 143⟩

Благословен господь мой бог,
Мою десницу укрепивый
И персты в брани научивый
Сотреть врагов взнесенный рог.

Заступник и спаситель мой,
Покров и милость и отрада,
Надежда в брани и ограда,
Под власть мне дал народ святой.

О боже! что есть человек?
Что ты ему себя являешь,
От твари бо́льша быть вменяешь,
Которого толь краток век.

Он утро, вечер, нощь и день
Во тщетных помыслах проводит,
И так вся жизнь его преходит,
Подобно как ночная тень.

Склони, владыко, небеса,
Коснись горам, и воздымятся,
Пусть паки на земле явятся
Твои ужасны чудеса.

И молнию твою блесни;
Бросай от стран гремящих стрелы;
Рассыпь врагов твоих пределы,
Как плевы бурей разжени.

Меня объял чужой народ,
В пучине я погряз глубокой:
Ты с тверди длань простри высокой,
Избавь меня от многих вод.

Вещает ложь язык врагов,
Уста обильны суетою,
Десница их полна враждою,
Скрывают в сердце лесть и ков.

Но я, о боже, возглашу
Тебе песнь нову повсечасно:
Я в десять струн тебе согласно
Псалмы и песни приношу.

Тебе, спасителю царей,
Давида в храбрости прославльшу,
От лютого меча избавльшу,
Что враг взмахнул рукой своей.

Избавь меня от хищных рук
И от чужих народов власти:
Их речь полна тщеты, напасти;
Рука их в нас наводит лук.

Подобно масличным древам
Сынов их лета процветают;
Одеждой дщери их блистают,
Как златом испещренный храм.

Пшеницы полны гу́мна их,
Несчетно овцы их плодятся,
На тучных пажитях хранятся
Стада в траве волов толстых.

Цела обширность крепких стен,
Везде столпами утвержденных;
Там вопля в стогнах нет стесненных,
Не знают скорбных там времен.

Счастлива жизнь моих врагов!
Но те светляе веселятся,
Ни бурь, ни громов не боятся,
Которым вышний сам покров.

1743

Василий Тредиаковский

⟨Парафразис Псалма 143⟩

Крепкий, чудный, бесконечный,
Поли хвалы, преславный весь,
Боже! ты един превечный,
Сый господь вчера и днесь:
Непостижный, неизменный,
Совершенств пресовершенный,
Неприступна окружен
Сам величества лучами
И огньпальных слуг зарями,
О! будь ввек благословен.

Кто бы толь предивно ру́ки
Без тебя мне ополчил?
Кто бы пра́щу, а не луки
В брань направить научил?
Ей бы, меч извлек я тщетно,
Ни копьем сразил бы метно,
Буде б ты мне не помог,
Перстов трепет ободряя,
Слабость мышцы укрепляя,
Сил господь и правды бог.

Ныне круг земный да знает
Милость всю ко мне его;
Дух мой твердо уповает
На заступника сего:
Он защитник, покровитель,
Он прибежище, хранитель.
Повинуя род людей,
Дал он крайно мне владети,
Дал правительство имети,
Чтоб народ прославить сей.

Но смотря мою на подлость
И на то, что бедн и мал,
Прочих видя верьх и годность,
Что ж их жребий не избрал,
Вышнего судьбе дивлюся,
Так глася, в себе стыжуся:
Боже! кто я, нища тварь?
От кого ж и порожденный?
Пастухом определенный!
Как? О! как могу быть царь?

Толь ничтожну, а познался!
Червя точно, а возвел!
Благ и щедр мне показался!
И по сердцу изобрел!
Лучше ль добрых и великих?
Лучше ль я мужей толиких?
Ах! и весь род смертных нас
Гниль и прах есть пред тобою;
Жизнь его тень с суетою,
Дни и ста лет — токмо час.

Ей! злых всяко истребляешь:
Преклони же звездный свод
И, коль яро гром катаешь,
Осмотри, снисшед, злой род;
Лишь коснись горам — вздымятся;
Лишь пролей гнев — убоятся;
Грозну молнию блесни —
Тотчас сонм их разженеши,
Тучей бурных стрел смятеши:
Возъярись, не укосни.

На защиту мне смиренну
Руку сам простри с высот,
От врагов же толь презренну,
По великости щедрот,
Даруй способ — и избавлюсь;
Вознеси рог — и прославлюсь;
Род чужих, как буйн вод шум,
Быстро с воплем набегает,
Немощь он мою ругает
И приемлет в баснь и глум.

Так языком и устами
Сей злословит в суете;
Злый скрежещет и зубами,
Слепо зрясь на высоте;
Смело множеством гордится;
Храбро воружен красится:
А десница хищных сих
Есть десница неправдива;
Душ их скверность нечестива:
Тем спаси мя от таких.

Боже! воспою песнь нову,
Ввек тебе благодаря,
Арфу се держу готову,
Звон внуши и глас царя:
Десять струн на ней звенящих,
Стройно и красно́ гласящих
Славу спаса всех царей;
Спаса и рабу Давиду,
Смертну страждущу обиду
Лютых от меча людей.

Преклонись еще мольбою,
Ту к тебе теперь лию,
Сокрушен пад ниц главою,
Перси, зри, мои бию:
О! чужих мя от полчища
Сам избави скоро нища.
Резв язык их суета,
В праву руку к ним вселилась
И лукавно расширилась
Хищна вся неправота.

Сии славу полагают
Токмо в множестве богатств,
Дух свой гордо напыщают
Велелепных от изрядств:
Все красуются сынами,
Больше как весна цветами;
Дщерей всех прекрасных зрят,
В злате, нежно намащенных,
Толь нет храмов испещренных:
Тем о вышнем не радят.

Их сокровище обильно,
Недостатка нет при нем,
Льет довольство всюду сильно,
А избыток есть во всем:
Овцы в поле многоплодны
И волов стада породны;
Их оградам нельзя пасть;
Татью вкрасться в те не можно;
Всё там тихо, осторожно;
Не страшит путей напасть.

Вас, толь счастием цветущих,
Всяк излишно здесь блажит;
Мал чтит и велик идущих,
Уступая ж путь, дрожит.
О! не вы, не вы блаженны,
Вы коль ни обогащенны:
Токмо тот народ блажен,
Бог с которым пребывает
И который вечна знает,
Сей есть всем преукрашен.

1743

69

Виталий Калашников

18 ноября 1958 года в Хадыженске родился Виталий Анатольевич Калашников. Скончался 11 января 2012 в Дубне в больнице после того, как был избит на улице.

Пожар

Вот недолгой отлучки цена.
У дверей — обгоревшая свалка…
Стены целы, и крыша цела,
Но внутри… Ах, как жалко! Так жалко,
Словно я потерял средь огня
Дорогого душе человека.
В этой кухне была у меня
Мастерская и библиотека.
Всюду лужи, развалы золы,
И лишь книги одни уцелели:
Плотно стиснуты, словно стволы,
Только вдоль по коре обгорели.
Вещи сгинули или спеклись,
Как забытые в печке ковриги,
Потолок прогорел и провис,
Но не рухнул — оперся на книги.
Черт с ней, с кухней, ведь я не о том,
Речь идет о задаче поэта:
Этот мир с виду прочен, как дом,
Но внутри… Ты ведь чувствуешь это.
Этот запах притих в проводах
И в никчемных пустых разговорах,
И в провисших сырых небесах,
И в глазах чьих-то серых, как порох.
Пламя только таится, оно
Ждет момент, когда б мы приумолкли.
Этот мир уже б рухнул давно —
Его держат книжные полки.

1984

Воспоминания о старшем брате

Он спал тяжело и проснулся лишь перед обедом,
И горло потрогал, когда стал пиджак надевать,
И бабка сказала: «А ну-ка беги за ним следом,
А то на душе неспокойно мне — вдруг он опять…»

Он центр обошел в третий раз и во встречные лица
Глядел напряженно, и было понятно без слов,
Что взглядом своим он все ищет, за что зацепиться,
Но взгляд все скользил, и его все несло и несло.

Когда же он вышел на станцию и, папироску
Спросив у прохожего, жадно ее закурил,
Я больше не выдержал — выбежал из-за киоска
И с криком помчался, и ноги его обхватил.

Он часто дышал и все ждал, когда я успокоюсь,
Дрожащей рукою меня прижимая к груди.
«Ты что разорался?»
«Я думал, ты прыгнешь под поезд».
«Ну что ты, братишка… уже все прошло… ты иди».

1984

* * *

В полутора метрах под уровнем улиц,
В подвалах, пропахших печною золой,
Когда мы к полуночным строчкам нагнулись,
Нас нет на земле — мы уже под землей.

Вмурованный в дымный, закрученный кокон,
Вращается быт — он убог и бесправен,
Пронзенный лучами из вкопанных окон,
Сквозь щели навеки затворенных ставен.

Друзья постучатся носочком ботинка —
Так пробуют — жив ли? — устав избивать.
«А ну, откупоривайся, сардинка,
Слыхал, потеплело, туды ж твою мать!»

И правда теплее, а мы и не ждали,
А мы и не верили, мы и не знали,
Пока пировали в кромешном подвале,
Пока к нам о стены гроба ударяли.

Как мы преуспели в печальном искусстве —
Под время попасть, под статью и под дуло,
Но мы — оптимисты — из мрачных предчувствий
Пока ни одно еще не обмануло.

Вы видели это, вы помните это:
И холод зимы, и поземку измены,
А мы выходили, прищурясь от света,
Из жизнеубежищ на светлые сцены.

И я не забуду, как нас принимали,
Как вдруг оживали застывшие лица,
И делалось жарко в нетопленом зале,
И нужно идти, а куда расходиться?

Ведь всюду огромные серые залы,
Где говор приглушен, а воздух сгущен,
Где в самом углу за прилизанным малым
Есть двери с табличкою: «Вход воспрещен».

Я знал эти дверцы в подземные царства,
Где, матовой мглою касаясь лица,
Вращаясь, шипят жернова государства,
В мельчайшую пыль превращая сердца.

1986

42

Илья Риссенберг

Сегодня день рождения у Ильи Исааковича Риссенберга.

* * *

В карете метро говорящие руки мелькают,
Где мясами масса при-мерно кивает-колышет:
В одну не-подвижную душу, в их слух объявляют
Названья, а руки глухих говорят, а не слышат.

О нет, они слышат глубины, и выси, и гулы,
Откуда на чуткую встречу в тоннель безъязыкий
Плывут рыбьежирные светочи, призрачно-снулы, —
К стыду пассажирских эпох безразличные стыки

Пространства и времени держатся, строже названий
Своих рубежей, падежей в этом чтенье рубежном…
О чём вам не слышно? Покуда черёд не за вами,
Не-речь оточтётся врачу в назначенье небрежном.

Ревмя организм-клавесин преизбылся работы.
По-братски сходящий покойничать к простолюдинам,
На дно ископаемое не приемля ни ноты,
Фатальную коду вершит симфонический демон.

Зовут золотые объедки, блаженная злоба
На свет, что душе обойдётся дешевле злодейства,
За счастье-здоровье, за скорую помощь, за слово
Втиши об единственном знаке, о знаке единства.

* * *

Потоп. На Евразию в гневе зима.
Мороз эмпиреев не потчует почву.
Подай безучастью, сувойная тьма,
Сама же вынашивай нищую ночву
Твоя, вратоземный мой книжник, сума
Уступчива книгою жизни воочью.

Зияла враждою к дождю вратоземь,
Лишь изредка шелег назвякивал кружку,
Бездонную вахту вознёс ротозей,
Кляня невезенье, метая старушку,

Что держит дистанцию – скоро уйти;
А ты же, хранитель недужных и нижних,
Бронеешь в зените, сбираешь утиль..:
Врагу не сдается заденежно книжник.

Планета цевьем помавает, тепла.
Спасенью предпослан, удачи достоен
Сгорающий мовой до тайного тла,
Вдоль света и тьмы по-венозному вздвоен,
Возъят от щедрот Рождеству добела
Пожарооружный, оранжевый воин.

* * *

Которую тысячу дышит зверьё
Недетских печалей — начало геройства:
Вставай, человечество, стой за своё
Мгновенье вынашивать вечные свойства,
Кочующим сворам, невзрачным дворам
Причастные, — Сущность выносит из ночи —
И нашему сну ничевошному Храм
Присвоить за веру в звериные очи.
И грустные ангелы стайкой, стишки
Трусцою за матерью тленного лета,
Субботнего сердца боролись флажки
За тихую детскую Божьего света.
При зеркале струй парковалась ветла,
Воробышек броный, воришка тертышник
С грехом пополам злоязычья дотла,
До низшего бренья печалей всевышних.
Сраженье языческих грубых столиц
Изнежили утренники украшений,
Подножье их речи и жертвенник ниц
Возносят к вершинам собор сокрушений.

Евро-1

Где источник таксяк и отличник извлёк
В по уроку рассрочку на риска утёк
Протиктакивать правду и ложь его,
Вопрошанье ответствует ночью и днём
Утолить венценосную весть об одном
Обладателе титула прошлого.

По Андрею мольба, по майдану футбол…
Молодого огня миголобый убол,
Многолюдным боленьем обугленный,
По ревнивому гимну равнит времена
Революций, целительных травм рамена,
Лубяной перелом онелюбленный.

Недреманное недро, и овидь, и твердь,
И нетварного храма последняя треть,
Дом собора и хлама огрудище —
Отросила, набросила, плащет краса,
Ради градинки слёзной в ударе, гроза
Всей душою сжимает грядущее.

35