18 ноября 1958 года в Хадыженске родился Виталий Анатольевич Калашников. Скончался 11 января 2012 в Дубне в больнице после того, как был избит на улице.

Пожар

Вот недолгой отлучки цена.
У дверей — обгоревшая свалка…
Стены целы, и крыша цела,
Но внутри… Ах, как жалко! Так жалко,
Словно я потерял средь огня
Дорогого душе человека.
В этой кухне была у меня
Мастерская и библиотека.
Всюду лужи, развалы золы,
И лишь книги одни уцелели:
Плотно стиснуты, словно стволы,
Только вдоль по коре обгорели.
Вещи сгинули или спеклись,
Как забытые в печке ковриги,
Потолок прогорел и провис,
Но не рухнул — оперся на книги.
Черт с ней, с кухней, ведь я не о том,
Речь идет о задаче поэта:
Этот мир с виду прочен, как дом,
Но внутри… Ты ведь чувствуешь это.
Этот запах притих в проводах
И в никчемных пустых разговорах,
И в провисших сырых небесах,
И в глазах чьих-то серых, как порох.
Пламя только таится, оно
Ждет момент, когда б мы приумолкли.
Этот мир уже б рухнул давно —
Его держат книжные полки.

1984

Воспоминания о старшем брате

Он спал тяжело и проснулся лишь перед обедом,
И горло потрогал, когда стал пиджак надевать,
И бабка сказала: «А ну-ка беги за ним следом,
А то на душе неспокойно мне — вдруг он опять…»

Он центр обошел в третий раз и во встречные лица
Глядел напряженно, и было понятно без слов,
Что взглядом своим он все ищет, за что зацепиться,
Но взгляд все скользил, и его все несло и несло.

Когда же он вышел на станцию и, папироску
Спросив у прохожего, жадно ее закурил,
Я больше не выдержал — выбежал из-за киоска
И с криком помчался, и ноги его обхватил.

Он часто дышал и все ждал, когда я успокоюсь,
Дрожащей рукою меня прижимая к груди.
«Ты что разорался?»
«Я думал, ты прыгнешь под поезд».
«Ну что ты, братишка… уже все прошло… ты иди».

1984

* * *

В полутора метрах под уровнем улиц,
В подвалах, пропахших печною золой,
Когда мы к полуночным строчкам нагнулись,
Нас нет на земле — мы уже под землей.

Вмурованный в дымный, закрученный кокон,
Вращается быт — он убог и бесправен,
Пронзенный лучами из вкопанных окон,
Сквозь щели навеки затворенных ставен.

Друзья постучатся носочком ботинка —
Так пробуют — жив ли? — устав избивать.
«А ну, откупоривайся, сардинка,
Слыхал, потеплело, туды ж твою мать!»

И правда теплее, а мы и не ждали,
А мы и не верили, мы и не знали,
Пока пировали в кромешном подвале,
Пока к нам о стены гроба ударяли.

Как мы преуспели в печальном искусстве —
Под время попасть, под статью и под дуло,
Но мы — оптимисты — из мрачных предчувствий
Пока ни одно еще не обмануло.

Вы видели это, вы помните это:
И холод зимы, и поземку измены,
А мы выходили, прищурясь от света,
Из жизнеубежищ на светлые сцены.

И я не забуду, как нас принимали,
Как вдруг оживали застывшие лица,
И делалось жарко в нетопленом зале,
И нужно идти, а куда расходиться?

Ведь всюду огромные серые залы,
Где говор приглушен, а воздух сгущен,
Где в самом углу за прилизанным малым
Есть двери с табличкою: «Вход воспрещен».

Я знал эти дверцы в подземные царства,
Где, матовой мглою касаясь лица,
Вращаясь, шипят жернова государства,
В мельчайшую пыль превращая сердца.

1986

42