Сегодня день рождения у Данилы Михайловича Давыдова.

Второй гимн Ананке

В пятой симфонии Шостаковича
Сказано обо всём. На кафеле в ванной
Начертано: мене, текел, дальнейшее неразборчиво.
Голубь за окном замерзшую ягоду не доклюёт
Ни сегодня, ни завтра.

Ветер над городом говорит монотонно:
Всё сотворённое ходит пешком
По дороге, вытянутой однажды
Сквозь игольное ухо.

Пусть же, о музыка, твой приют
Не откажется от бесстрастного милосердья:
Всем сестрам по серьгам да будет
Выдано, ибо это и есть содержанье
Следующей главы.

1997

На превращение Московского Планетария в ночной клуб

Небесный филиал закрыт,
Коперник изгнан и повержен,
Лаплас безвременно убит,
И Галилей, как тать, повешен.
Где звезд светился дубликат,
Там ныне ад.

Астро́ном, впавший в нищету,
Джин-тоник сладкий презирая,
Зрит в телескопе лепоту,
Сквозь небо чует контур рая.
Но из квартиры — ни ногой.
Скорбит изгой.

А здесь, под куполом большим,
Что некогда служил отчизне,
И гам, и шум, и крик, и дым,
Конец уму и чинной жизни.
Как астероид средь небес —
Музыки бес.

Почто, златая молодёжь,
Пятой галактику вминая
В зеркальный пол, ты пиво пьёшь,
Rave wave бездумно прославляя?
Почто твой предок, грязный гунн,
Не пал средь дюн?

Не может черных дыр знаток,
Комет стремительных властитель,
Здесь бдить, как бдит воздушный ток,
Как бдит судеб и душ губитель.
Но может так прожить иной
Свой век дурной.

Покуда звезды не ушли,
Покуда не проснулись власти,
Лекторий мёртв, а там, внутри —
Бушуют похоть, бред и страсти.
Да, там, сверхновой не боясь,
Ликует мразь.

Ликуй, ликуй вотще, дебил!
Знай: среди звезд найдется камень.
Тунгус расскажет, как спалил
Его тайгу небесный пламень.
За тучи вознесясь дымком,
Спроси о том.

1997

* * *

пока энергия распада
тебя незримо стерегла
мы было рады, ты был рады
и прочий зимний листопад
а вот когда уже туда уж
и прочий замуж невтерпеж
тогда действительно мы замуж
но мир хорош

* * *

ко мне приходит домовой
и говорит: знаешь, старик
мне это дело уже вот где
какое? спрашиваю и при этом делаю вид
будто не понимаю о чём речь
да ты не прикидывайся, отвечает
будешь дальше себя так вести — сдам, в натуре сдам

* * *

Телевизор, ты меня переживешь
Я родился с дырою на боку
Я на ангела картонного похож
Вот возьму клюку и убегу

Холодильник, ты меня не поймешь

23 августа родился Лев Адольфович Гольдберг [Озеров] (1914 — 1996).

* * *

Тут действует не память. Что-то третье,
Незнаемое, что-то от тоски,
Легчайшее, как выдох междометья,
Летучее, как взмах руки.
Тут действует не память. Что-то вроде
Беспамятности. Что-то от беды,
Когда в неволе тянешься к свободе
И жизнь свою клянешь на все лады.
Тут действует не память, а наитье,
Слепая страсть, усталость от забот,
Когда мельканье мотылька — событье,
А влажный ветерок — переворот.

* * *

Усталость или отчужденье,
Или замучила жара,
Или в душе твоей смятенье —
Не разобрался я вчера.

В преувеличенном вниманье,
С которым слушала меня,
Определилось пониманье
Другому отданного дня.

В предупредительности явной
Сквозил — отчетлив не вполне —
Предмет твоей заботы главной,
Что адресована не мне.

Но перед сном и на рассвете,
Когда сходила тень с земли,
Вдруг смутные догадки эти
Лицо тревоги обрели.

Не заговор и не злодейство,
Но из разрозненных примет
Само собой слагалось действо
Последних трех с излишком лет.

Есть у тебя такое свойство:
Незримо, маленькой рукой
Творить большое беспокойство,
Внушая волю и покой.

1966

* * *

Сирень задыхается. Небо набухло.
В утробе его разухабисто бухало.
Везде, как возмездье, гроза назревала,
И мир был подобен ущелью Дарьяла:
Навалы породы, и горы, и годы,
И в трещинах молний — загадка природы,
И груды сирени с веселою злостью
Вверху повторились, плывущие гроздья
Дымящихся туч загорались от молний.
И мир был начального часа безмолвней —
Ни слов, ни названий, ни определений,
Грозы бесновался разгневанный гений,
Сдвигая пространства, смещая понятья.
Ни благословенья ему, ни проклятья,
А — радость природы, разрядка и роздых —
На гроздьях сирени настоянный воздух.

1971

* * *

С далеких лет тоска по мастерской —
Как зуд в костях, как жажда и как голод.
Бредет бродяга со своей тоской,
Работы просят руки, звонок голос,
Поет душа, но где он, твой верстак,
Любой зазубриной любим до боли?
Не мастер ты, всего лишь так, мастак,
Любитель, обожатель, но не боле.
А мастер кто? С младенчества, с утра
На стол кладет он набожные руки,
И прежде чем сказать себе: «Пора!» —
Уже он слышит правильные звуки
Колес и шелест приводных ремней.
О, мастерская! Я с любым поспорю,
Что вездесущая тоска по ней
Сильнее, чем по дому и по морю.

1964

* * *

Я видел степь. Бежали кони.
Она подрагивала чуть
И элеватора свечу
Держала на своей ладони.

И зелень в синеву лилась,
И синь легла на все земное,
И устанавливалась связь
Меж степью, высотой и мною.

Та связь была, как жизнь, прочна.
И только туча дымной пыли,
Которую копыта взбили,
Была от нас отделена.

1932

22 августа родился великий князь Константин Константинович Романов (1858 — 1915).

На Иматре

I

Ревет и клокочет стремнина седая
И хлещет о звонкий гранит,
И влагу мятежную, в бездны свергая,
Алмазною пылью дробит.

На берег скалистый влечет меня снова.
И любо, и страшно зараз:
Душа замирает, не вымолвить слова,
Не свесть очарованных глаз.

И блеск, и шипенье, и брызги, и грохот,
Иная краса каждый миг,
И бешеный вопль, и неистовый хохот
В победный сливаются клик.

Весь ужаса полный, внимая, гляжу я, —
И манит, и тянет к себе
Пучина, где воды, свирепо бушуя,
Кипят в вековечной борьбе.

10 мая 1890

II

Над пенистой, бурной пучиной
Стою на крутом берегу,
Мятежной любуюсь стремниной
И глаз оторвать не могу.

Нависшими стиснут скалами,
Клокочет поток и бурлит;
Сшибаются волны с волнами,
Дробясь о недвижный гранит.

И рвутся, и мечутся воды
Из камня гнетущих оков,
И молит немолчно свободы
Их вечный неистовый рев.

О, если б занять этой силы,
И твердости здесь почерпнуть,
Чтоб смело свершать до могилы
Неведомый жизненный путь;

Чтоб с совестью чистой и ясной,
С открытым и светлым челом
Пробиться до цели прекрасной
В бореньи с неправдой и злом.

5 августа 1907, Иматра

Гекзаметры

II

Счастье ж твоим голубям! Ты снова в дверях показалась
С пестрой корзиной в руках, зерном наполненной крупным.
Все встрепенулись они, все вдруг над тобой закружились,
Близко уселись к тебе и, нежно ласкаясь, воркуют,
Голуби всюду: в самой корзине над лакомым кормом,
Те на плечах у тебя доверчиво так приютились,
Эти у ног и клюют на пороге упавшие зерна.
О, не спешите вспорхнуть! Побудьте здесь, кроткие птицы!
Дайте завидовать мне вашей близости к деве прекрасной,
Дайте хоть издали мне на нее любоваться подоле.

22 июня 1888, Красное Село

* * *

Блаженны мы, когда идем
Отважно, твердою стопою
С неунывающей душою
Тернистым жизненным путем;

Когда лукавые сомненья
Не подрывают веры в нас,
Когда соблазна горький час
И неизбежные паденья

Нам не преграда на пути,
И мы, восстав, прах отряхая,
К вратам неведомого края
Готовы бодро вновь идти;

Когда не только дел и слова,
Но даже мыслей чистоту
Мы возведем на высоту,
Все отрешаясь от земного;

Когда к Создателю, как дым
Кадильный, возносясь душою,
Неутомимою борьбою
Себя самих мы победим.

1 августа 1907, Иматра