6 августа 1938 года родился Дмитрий Евгеньевич Авалиани, мастер палиндромов и создатель листовертней. Погиб 19 декабря 2003 года — был сбит машиной.

* * *

Художник Брускин ставит отпечатки
снимая их с парадов на брусчатке
расположив державные остатки
в квадратах разлинованной тетрадки

Но жалко стало мальчика в матроске
с ним не начнется новый Брунеллески
лишь барабанщик выбежал московский
и палочки скрестил по-лобачевски

Политик Травкин тянется к деревьям
но нету в них могучего здоровья
но ветки их лишенные доверья
трепещут пышность к осени готовя

А мы голов на склоне не склонили
как будто ждем кого-то из Севильи
чтобы нам бороды постригли
и что-нибудь иное мы постигли

* * *

Море могуче — в тон ему шумен отвечу Гомером

Рад я себе но били меня
я не мил ибо небес я дар

Лев с ума даму свел

У тени или мафии
фамилии нету

Ах рано мода нам ума
надо монарха

Я барин и раб я

* * *

Люблю грозу, люблю березу,
дрожащую: вот-вот блеснет, —
бегущий взапуски народ,
внезапную метаморфозу,
обрывки фраз, листвы и веток,
еще не правленных заметок
на воздух вынесенный рой,
дворы с шумящей детворой,
парадные, где жмется с девой
маратель, безнадежно левый
еще не писанных холстов,
осколки около кустов,
следы вчерашних возлияний,
балконы, окна, куст герани,
потушенный с испугу свет,
младенец, истинный поэт,
с расплющенным у рамы носом,
еще ты мил и непричесан,
глядишь в косматое темно,
еще тебе не все равно.

* * *

Г. Лукомникову

Не говори что времени в обрез
на рассмотренье медленных берез
или на то как пахнет барбарис
перекрывая запах папирос

От старости покуда не обрюзг
и дом твой паутиной не оброс
на ливень глянь что брызнул серебрясь
а эти строки изорви и брось

* * *

Ау, артельщик Алфавит,
Азарт, арена, аппетит,
Буди, букварь, бодря беседу,
Бросая бублик буквоеду,
Витийствуй, веслами влеком,
Венчаясь с вербой босиком,
Гори, глагол, гемоглобином,
Географическим глубинам
Дуплу, дубраве дай души,
Дударь, дурашка, дебошир,
Единоборствуй единицей,
Еще естественно ершиться,
Жар-птице жерлицу жевать,
Жлобу жиреть, жуку жужжать,
Законны здешние заботы,
Звони, звонарь, зияй, зевота,
Ища идиллий, ивасей,
Играй, игралище идей,
Канонизирован, как классик,
Ковчег круглее, как карасик,
Лепечет ливень леденец,
Лохматит лебедя ловец,
Манит мозаикой малинник,
Мотив мурлыкает могильник,
Накрыт навесом — ночь нежна,
Ночей невнятица нужна,
Она окутывает око,
Окно объемно, одиноко,
Пугаясь пухлой пустотой,
Пренебрегая прямотой,
Ракит раскидывая руки,
Рисует ракурсы разлуки,
Седые старцы, сыновья,
Ступайте слушать соловья,
Травы течение, тумана,
Тропинок таинство, тимьяна,
Удода — умника, ужа
Улов ушами удержа,
Философы, фигляры, фарисеи,
Фехтуйте, Фаусты, Фаддеи,
«Хрю-хрю» — холопствуйте, ханжи,
Художественным хрустом хороши,
Цветы, цепляйтесь, ципаши,
Цыганствуйте, чудите, чудодеи,
Чистосердечные чижи,
Шалейте, шорохи шайтаны,
Шмели, шишиморы, шаманы,
Щедры, щетиньтесь, щелкуны,
Щеглятники и щедруны,
Эксцентрики, эквилибристы,
Эпикурейцы, экстремисты,
Юлите, юркие южане,
Южнобережья юморяне,
Язычествуйте языком,
Ягой, ягненком, ястребком.

5 августа (?) 1905 года родился Леонид Николаевич Савкин (Евгений Забелин). Умер в Севвостлаге 3 января 1943 года.

Колчак

Сначала путь непройденных земель,
Потом обрыв израненного спуска,
И голубая изморозь Иркутска,
И проруби разинутая щель.
Полковники не слушали твой зов,
Бокальный всплеск укачивал их сонно,
Созвездия отгнившего погона
Им заменяли звезды коньяков.
Свои слова осколками рассыпь
Меж тупиков, сереющих пустынно,
Плюгавое похмелье кокаина
И сифилиса ситцевая сыпь.
Кашмирский полк, поющий нараспев,
Кашмирский полк, породистый британец,
Обмотки на ногах, у плеч — тигровый ранец,
На пуговицах — королевский лев.
Приблизилась военная гроза,
Рождались дни, как скорченные дети.
От них, больных, в витринах на портрете
Старели адмиральские глаза.
Что ж из того, упрямо перейду
Былую грань. Истерикой растаяв,
Дрожа слезой, сутулый Пепеляев
Покаялся советскому суду.
Перехлестнул, стянул, перехлестнул
Чеканный круп неконченого рейса.
Жизнь сволочнулась ртом красногвардейца,
Вся в грохоте неотвратимых дул,
Душа не вынесла. В душе озноб и жар,
Налево — марш к могильному откосу.
Ты, говорят, опеплив папиросу,
Красногвардейцу отдал портсигар.
Дал одному солдату из семи.
Сказал: “Один средь провонявшей швали,
На память об убитом адмирале,
Послушай, ты, размызганный, возьми!”

1925

Полынь

Полынь, полынь, смиренная вдовица,
Кто не пил слёз из горечи твоей?
Полынь, полынь, роняет перья птица,
Зыбь облаков белее лебедей.
Степную боль не выплакать до дна,
Копытом ветер бьют стреноженные кони,
И сохнет степь, как нежная княжна
В татарском перехлёстанном полоне.
Полынь, полынь… ложится прахом пыль,
Её себе, усталые, постелем…
Тряхнув кудрями, русый ли ковыль
Солончаки осыпал брачным хмелем?..
Под всхлипами предсмертного меча,
Под звон кольчуг, сквозь трещину забрала
Крутая кровь, сплеснувшись сгоряча,
В твоих кустах цвела и отцветала.
Шуршание твоё прошепчет смутно нам,
Молчальница просторов неизжитых,
Кружилось вороньё по ржавым черепам
Над трупами убивших и убитых.
Но город встал панельною пятой,
Забрызгался гудками беспокойней,
Чтоб ты заблекла зеленью больной
На пустырях, на свалках и на бойне.
Немудрая — в своём июльском росте,
Листву простоволосую раскинь,
Покойница на меркнущем погосте,
Родная, задушевная полынь.
Не пой, не плачь, согбенная вдовица,
Мне тяжело от горечи твоей…
Полынь, полынь, роняет перья птица,
Зыбь облаков белее лебедей.

1926

Мороз

Здесь жизнь без смеха, смерть без слез,
Здесь в ветре бешенство шаманье…
Цветет вокруг луны мороз
Кольцом венчального сиянья.

Простор, зарытый в жемчуга,
Звенит серебряным осколком.
И холод в мертвые снега
Бредет, оскаливаясь волком.

Колдуют вздыбленные льды,
Ворожит изморозью иней —
Зверей голодные следы
Насторожились на равнине.

Их чуткий путь узлами лег,
И, славя северный обычай,
Выходит полночь из берлог
За окровавленной добычей.

1928

4 августа 1898 года родился Николай Макарович Олейников. 24 ноября 1937 года был расстрелян в Ленинграде.

Служение науке

Я описал кузнечика, я описал пчелу,
Я птиц изобразил в разрезах полагающихся,
Но где мне силу взять, чтоб описать смолу
Твоих волос, на голове располагающихся?

Увы, не та во мне уж сила,
Которая девиц, как смерть, косила.
И я не тот. Я перестал безумствовать и пламенеть,
И прежняя в меня не лезет снедь.

Давно уж не ночуют утки
В моем разрушенном желудке.
И мне не дороги теперь любовные страданья —
Меня влекут к себе основы мирозданья.

Я стал задумываться над пшеном,
Зубные порошки меня волнуют,
Я увеличиваю бабочку увеличительным стеклом —
Строенье бабочки меня интересует.

Везде преследуют меня — и в учреждении и на бульваре —
Заветные мечты о скипидаре.
Мечты о спичках, мысли о клопах,
О разных маленьких предметах,

Какие механизмы спрятаны в жуках,
Какие силы действуют в конфетах.

Я понял, что такое рожки,
Зачем грибы в рассол погружены,
Какой имеют смысл телеги, беговые дрожки
И почему в глазах коровы отражаются окошки,
Хотя они ей вовсе не нужны.

Любовь пройдет. Обманет страсть. Но лишена обмана
Волшебная структура таракана.

О, тараканьи растопыренные ножки, которых шесть!
Они о чем-то говорят, они по воздуху каракулями пишут,
Их очертания полны значенья тайного…
Да, в таракане что-то есть,
Когда он лапкой двигает и усиком колышет.

А где же дамочки, вы спросите, где милые подружки,
Делившие со мною мой ночной досуг,
Телосложением напоминавшие графинчики, кадушки, —
Куда они девались вдруг?

Иных уж нет. А те далече.
Сгорели все они, как свечи.
А я горю иным огнем, другим желаньем —
Ударничеством и соревнованьем!

Зовут меня на новые великие дела
Лесной травы разнообразные тела.

В траве жуки проводят время в занимательной беседе.
Спешит кузнечик на своем велосипеде.

Запутавшись в строении цветка,
Бежит по венчику ничтожная мурашка.
Бежит, бежит… Я вижу резвость эту, и меня берет тоска,
Мне тяжко!

Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня,
И гложет тайный витамин меня
И я молчу, сжимаю руки,
Гляжу на травы не дыша…
Но бьет тимпан! И над служителем науки
Восходит солнце не спеша.

1932

Послание, бичующее ношение длинных платьев и юбок

Наташе Шварц

Веществ во мне немало,
Во мне текут жиры,
Я сделан из крахмала,
Я соткан из икры.

Но есть икра другая,
Другая, не моя,
Другая, дорогая…
Одним словом — твоя.

Икра твоя роскошна,
Но есть ее нельзя.
Ее лишь трогать можно,
Безнравственно скользя.

Икра твоя гнездится
В хорошеньких ногах,
Под платьицем из ситца
Скрываясь, как монах.

Монахов нам не надо!
Религию долой!
Для пламенного взгляда
Икру свою открой.

Чтоб солнце освещало
Вместилище страстей,
Чтоб ножка не увяла
И ты совместно с ней.

Дитя, страшися тлена!
Да здравствует нога,
Вспорхнувшая из плена
На вешние луга!

Шипит в стекле напиток.
Поднимем вверх его
И выпьем за избыток
Строенья твоего!

За юбки до колена!
За то, чтобы в чулках
Икра, а не гангрена
Сияла бы в веках!

Теперь тебе понятно
Значение икры:
Она — не для разврата,
Она — не для игры.

7 июня 1932

Прощание

Два сердитые субъекта расставались на Расстанной,
Потому что уходила их любови полоса.
Был один субъект — девица, а другой был непрестанно
Всем своим лицом приятным от серженья полосат.

Почему же он сердился, коль в душе его потухли
Искры страсти незабвенной или как их там еще?
Я бы там на его месте перестал бы дуть на угли,
Попрощался бы учтиво, приподняв свое плечо.

Но мужчина тот холерик был, должно быть, по натуре,
А девица — меланхолик, потому что не орет.
И лицо его большое стало темным от натуги,
Меланхолик же в испуге стыдно смотрит на народ.

В чем же дело в этом деле? Что за дьявольская сила
Их клещами захватила? Почему нейдут домой?
На трамвай пятиалтынный, попрощавшись, попросил он,
Но монеты больше нету, лишь последняя — самой!

И решили эти люди, чтобы им идти не скучно,
Ночевать у сей красотки, и обоим — чтоб пешком.
И кончается довольно примитивно этот случай,
И идут к ней на квартиру, в переулок, на Мошков.

Ну а нам с тобой, поссорясь… нам похожими вещами
Заниматься не придется — мы с тобою мудрецы:
Если мы да при прощаньи на трамвай да не достанем,
То пешком пойдем до дому. Но — в различные концы.

1933