Стихотворение дня

поэтический календарь

Сергей Третьяков

20 июня 1892 года родился Сергей Михайлович Третьяков. Расстрелян 10 сентября 1937 года в Москве.

Фото из следственного дела, 1937

Рыд матерный

Эш ты, детина неструганная!
Где твоя харя сворочена?
Али бревнул потолочину,
Душа твоя недоруганная?

По опивкам что ли кабацким
Лазил губами бряклыми?
Где тряс затылком дурацким?
Где елозил зенками наглыми,
Тусклыми, брюзглыми
Да пальцами корузлыми?
Багра на тя нету!

От какого пня родила тя,
Лесная валежина?
Ну тя к лешему!
А зад-то в цветной заплате,
А перед, в крови что-ль, отпетый,
Уплеванный, да заезженный?

Мало лозиной выдран,
Знать рыком тебя гвоздило, щенок.
Ишь ты, ладонь, как выдра,
Пятаками нищими вылощена.

Не я ли скулы обвыла,
Просолила щеки скореженные?
Не я ли тряслась, что кобыла
Разлукою состреноженная?

Садись! Али лопнуло ухо!
Садись, головешка дурья!
Лопай — видишь, краюха!
Лакай — вон тюря!

— Что видел, сказывай!
— Бога видел.
— С ума что ли спятил?
— Бога видел.
— Толкуй дятел!
— Я видел Бога.
— Не Бог ли тебя и обидел,
Что стал ты баской да казовый?
— Видел Бога.

— Спьяна приснилось!
А где видал?
— А где попало: в корчме, у боен,
На паровозах и на базаре.

— Скажи на милость!
Каков собой он?
Небось, на брюхе валялись смерды.
Такой явился немытой харе
Сам Милосердый…

— Матка, слушай:
Бог гудет
Мужицкою погудкой.
Бог идет
Мужицкою походкой,
Землю рвет
Мужичьим сошником,
Бог бьет
Мужицким кулаком.
Бог это — взглянешь — пьяное рыло,
Бог это — щупнешь — мозоль-короста,
Ремень завыл — это Бог-воротила
Пляс — это Бог наработался досыта.

— Чур, окаянный!
Крестная сила.
Сгинь! Брешешь! Пьяный!..

— Я землю видел;
Она, что бомба,
Гляди — взорвется,
Фитиль — в Москве.

— Очнись, паскуда!
Земля — что блюдо…
В кувшине квас,
Глотни покуда
На добрый час.

— Матка, людей глядел я.
Оголтелые.
Голодалые,
Грязнотелые.
Подковами таково-то ковко тявкают.
У каждого в глазе — неба кусок.
У каждого в сердце — березный сок.
Топоры-то по родному рявкают,
А песни песнятся — весенняя вода.
Людина, что льдина — большая.
Села суматошат, пучат города,
Давят мироедов, бьют попрошаек.
И куда идут,
И о чем поют,
Невдомек мне.
Только сердце вскипи и екни.
Братаны, куда?
Аль тесно в наделе?
Тайгой загудели:
— Туда. За года.
На вольные станы.
За море. За горы. За гай.
— Я с вами, братаны.
— Шагай.

— Несешь, блажной, околесину.
Язычина с прикола сбился.
Сволочи ветром нанесено —
С охальниками сблудился.

Нишкни! От такого блуду
Прощения нет. Замаливай!
Слышишь, велю —
Мать я.

Ишь разалелся мальвой,
Шатия.

— Матка, молиться не буду.

— Будь же ты проклят! Сама замолю:
За хулу
Прости, Милосердый, сына,
Сына прости!
Премудрый,
Не попусти!
Знаю, сын мой — псина;

Кровь моя! Кровь моя!
Мальчонка был белокурый,
Трепокудрый,
Малый.
Пищал у груди, молока просил,
Головенку от вшей притыкал скрести.
Господи Сил,
Прости!
Кровь моя! Кровь моя!
Земля, сударыня, милуй!
Сама, небось, мать.
Муравой муравленная
Древами древними
Городами — деревнями
В ризы резные оправленная.
Воду водишь,
Грязи грузишь,
Рожь рожаешь,
Вьюгами вьючишь,
Озими зимами.
Гробу — бугор,
Глотке — глоток,
Голоду — хлеб.
Милуй, земля, не серчай!
Мне ли свечой не торчать
Обоим — тебе да Богу.
Кровь моя! Кровь моя!
— Матка, сбирай в дорогу!
Чего глаза намокли-то?

— Проклят! Проклят! Проклят!..

— Матка! Целуй, что ли.
Теперь не вернусь ужо.
Матка, а нонче на воле
Людно — поди и свежо.
Ну, сторонись, будя,
Нацеловалась, чай!
Слышишь, шагают люди?
Прощай!

— Кровь моя! Родненький, кровушка, сынушка,
сынка — ах!

— Бог гудет
Мужицкой погудкой
Бог идет
Мужицкой походкой.
Землю рвет
Нашим сошником
Бог бьет
Мужицким кулаком.

1919-1921, Владивосток — Тяньцзинь

43

Юрий Визбор

20 июня родился Юрий Иосифович Визбор (1934 — 1984).

«Я бы новую жизнь своровал бы как вор». Исполняет автор

* * *

Я бы новую жизнь своровал бы как вор,
Я бы летчиком стал, это знаю я точно
И команду такую: «Винты на упор!»,
Отдавал бы как бог, домодедовской ночью.

Под моею рукой чей-то город лежит
И крепчает мороз, и долдонят капели,
И постели метелей, и звезд миражи,
Освещали б мой путь в синеглазом апреле.

Ну, а будь у меня двадцать жизней подряд,
Я стал бы врачом районной больницы
И не ждал ничего, и лечил бы ребят,
И крестьян бы учил, как им не простудиться.

Под моею рукой чьи-то жизни лежат,
Я им новая мать, я их снова рожаю,
И в затылок мне дышит старик Гиппократ,
И меня в отпуска все село провожает.

Ну, а будь у меня сто веков впереди,
Я бы песни забыл, я бы стал астрономом,
И прогнал бы друзей, просыпался б один,
Навсегда отрешась от успеха земного.

Под моею рукой чьи-то звезды лежат,
Я спускаюсь в кафе, словно всплывшая лодка,
Здесь по-прежнему жизнь, тороплюсь я назад
И по небу иду капитанской походкой.

Но ведь я пошутил, я спускаюсь с небес,
Перед утром курю, как солдат перед боем,
Свой единственный век отдаю я тебе,
Все что будет со мной — это будет с тобою.

Под моею рукой твои плечи лежат,
И проходит сквозь нас дня и ночи граница,
И у сына в руке старый мишка зажат,
Как усталый король, обнимающий принца.

1968

Сретенский двор

А в тени снег лежит, как гора,
Будто снег тот к весне непричастен.
Ходит дворник и мерзлый февраль
Колет ломом на мелкие части.
Во дворах-то не видно земли,
Лужи — морем, асфальт — перешейком,
И плывут в тех морях корабли
С парусами в косую линейку.

Здравствуй, здравствуй, мой Сретенский двор!
Вспоминаю сквозь памяти дюны:
Вот стоит, подпирая забор,
На войну опоздавшая юность.
Вот тельняшка — от стирки бела,
Вот сапог — он гармонью, надраен.
Вот такая в те годы была
Униформа московских окраин.

Много знали мы, дети войны,
Дружно били врагов-спекулянтов,
И неслись по дворам проходным
По короткому крику: «атанда!».
Кто мы были? Шпана не шпана,
Безотцовщина с улиц горбатых,
Где, как рыбы, всплывали со дна
Серебристые аэростаты.

Видел я суету и простор,
Речь чужих побережий я слышал.
Я вплываю в свой Сретенский двор,
Словно в порт, из которого вышел.
Но пусты мои трюмы, в пыли…
Лишь надежды — и тех на копейку…
Ах, вернуть бы мне те корабли
С парусами в косую линейку!

1970

А будет это так

А будет это так: заплачет ночь дискантом,
И ржавый ломкий лист зацепит за луну,
И белый-белый снег падет с небес десантом,
Чтоб черным городам придать голубизну.

И тучи набегут, созвездьями гонимы.
Поднимем воротник, как парус декабря,
И старый-старый пес с глазами пилигрима
Закинет морду вверх при желтых фонарях.

Друзья мои, друзья, начать бы все сначала,
На влажных берегах разбить свои шатры,
Валяться б на досках нагретого причала
И видеть, как дымят далекие костры.

Еще придет зима в созвездии удачи,
И легкая лыжня помчится от дверей,
И, может быть, тогда удастся нам иначе,
Иначе, чем теперь, прожить остаток дней.

21 ноября 1975

70

Варлам Шаламов

18 июня родился Варлам Тихонович Шаламов (1907 — 1982).

* * *

Меня застрелят на границе,
Границе совести моей,
И кровь моя зальет страницы,
Что так тревожили друзей.

Когда теряется дорога
Среди щетинящихся гор,
Друзья прощают слишком много,
Выносят мягкий приговор.

Но есть посты сторожевые
На службе собственной мечты,
Они следят сквозь вековые
Ущербы, боли и тщеты.

Когда в смятенье малодушном
Я к страшной зоне подойду,
Они прицелятся послушно,
Пока у них я на виду.

Когда войду в такую зону
Уж не моей — чужой страны,
Они поступят по закону,
Закону нашей стороны.

И чтоб короче были муки,
Чтоб умереть наверняка,
Я отдан в собственные руки,
Как в руки лучшего стрелка.

Бухта Нагаева

Легко разгадывается сон
Невыспавшегося залива:
Огонь зари со всех сторон
И солнце падает с обрыва.

И, окунаясь в кипяток,
Валясь в пузырчатую воду,
Нагорный ледяной поток
Обрушивается с небосвода.

И вмиг меняется масштаб
Событий, дел, людей, природы
Покамест пароходный трап,
Спеша, нащупывает воду.

И крошечные корабли
На выпуклом, огромном море,
И край земли встает вдали
Миражами фантасмагорий.

1960

* * *

В этой стылой земле, в этой каменной яме
Я дыханье зимы сторожу.
И лежу, как мертвец, неестественно прямо
И покоем своим дорожу.

Нависают серебряной тяжестью ветви,
И метелит метель на беду.
И в глубоком снегу, в позабытом секрете,
И не смены, а смерти я жду.

«Ястреб». Читает автор

Ястреб

С тоской почти что человечьей
По дальней сказочной земле
Глядит тот ястреб узкоплечий,
Сутулящийся на скале.

Рассвет расталкивает горы,
И в просветленной темноте
Тот ястреб кажется узором
На старом рыцарском щите.

Он кажется такой резьбою,
Покамест крылья распахнет.
И нас поманит за собою,
Пересекая небосвод.

107