3 июня был день рождения у Елены Ивановны Зейферт.

* * *

Дантов город, что создан из моего ребра,
из моих молочных желёз, из моих кишок,
дышит прямо в лицо, он болен, он зол с утра,
у него закончился угольный порошок,
он готов забрать мои чувства, знамения, сны
и взамен ничего, ничегошеньки не отдать,
он кричит — тебе не дожить до весны, до луны,
он молчит, головою качает то «нет», то «да».

Я внимаю, я каждого слова слюну ловлю,
тру пощёчины мартовским настом (весна пришла),
я люблю его очень, я очень его люблю,
мы любовники, если родственна пеплу зола,
мы родители, только дети покинули нас,
прижимаюсь губами к его ледяным губам,
как невкусен, как чёрен карагандинский наст,
как горька его корка, безрадостна и груба.

Мы с ним в чреве носили друг друга. Кто святей?
Он единственный знак, что мир бывает благой.
Уголино оправдан — не ел он своих детей,
своих внуков и даже своих и чужих врагов.

Слова

Владелец лавочки у самой мостовой
льняные ткани дарит без остатка
и длинной спичкой, словно ватой сладкой,
колдует над голодною Москвой.

Ему слова нисколько не нужны —
свои стихи внутри себя он слышит.
Слова таятся, как в глубокой нише, —
тряпичный образ молодой луны.

И будто кто-то бьёт его под дых
и жмёт ладони крепкими руками,
когда слова он ищет для других
и говорит телесными стихами.

* * *

Фидий, разбей зеркала, пусть Плутарх стирает плевок
со своего лица, ибо он лжец. ядом пропитано дно зеркал.
просто забудь своё лицо! я оболгала тебя перед Периклом,
вы больше не друзья, он будет бежать тебя. та амазонка
могла убить его, но не я.

как я посмела? ах да, мастер, женщина не может носить с собой
больше обола.
ночью, в носилках с зажжёнными факелами, она совсем бесправна.

как дерзко твоя Афина
одета
в золото и слоновую кость Греции!

начнись война, и она разденется, по первому зову
любая женщина разденется донага.
она дороже всего Парфенона.

о только бы не встал Зевс в Олимпии с трона!
мрамор крыши не сдержит его гнева, из золота, лучшего золота
ветви оливы на его голове, мягкого-мягкого,
как полевые лилии на его одеждах.

сколько золота вокруг тебя, мягкое красное море, слой тёмного
оливкового масла возносит к небу лучи, Зевс широко раскрывает глаза.

на деревянных фалангах его пальца —
имя твоего возлюбленного, капли пота на спине Пантарка, как занозы,
руки твои мнут белую глину, глаза Зевса с твои кулаки.

жарок пурпур занавеса, отрезанный лоскут.
мне ли не знать — твоя
мастерская была выше храма, громовержец, даже подпрыгнув,
не доставал головой её купола,
о ходячая статуя, страшнее самого бога.

Зевс наклонился, ему стригут кудри. Фидий, на тебе нет лица.