15 марта родился Григорий Александрович Корин [Годель Шабеевич Коренберг] (1926 — 2010).

Из стихов о А. А. Тарковском

Нога

На войне потерял ногу,
и на ремне
железную
понемногу
научил ходьбе,
и подчинился судьбе,
и слава богу!
Но с годами
нога,
оставленная
за надолбами и рвами,
стала являться во сне,
и к пальцам, которых нет,
стал притрагиваться
дрожащими руками.
Но приходил рассвет,
и все становилось на место.
А потом
объявился фантом,
словно ножом
по ране
или щепоткой соли,
и такие накатывали боли,
что несуществующую ногу
искал уже и ночью и днем,
как там, под огнем,
и в конце концов
сверхчеловеческой стала ее доля.
И теперь,
кто бы ни пожаловался,
жена, сын, внук ли
на беду или боль,
все сжимается в обрубке,
словно он – душа,
побывавшая в мясорубке,
и на все отвечает
и сострадает
и человеку,
и подбитой голубке.
А то,
что было душой,
стало духом,
и обладает невероятным слухом,
и все про себя таит,
и никому не говорит заранее,
где и что произойдет
в мироздании.

* * *

Петух поет! Какая редкость
В голодный бесприютный год.
Пророческая светит ветхость,
И ветхий дремлет небосвод.

Печать ее на всем: рубахе,
Ботинках стоптанных, пальто,
И ворот черный в редком прахе,
Все превращается в ничто.

Петух поет! Трехкратным кличем
Готов кому-то пособить,
Его нечаянным величьем
Заслушаешься. Как тут быть?

Поет петух! И чем ответить
На вызов жизни, голи, нам,
На неожиданном рассвете
И жалким дням и жалким снам.

Поет и все! Нигде не виден,
И не вблизи и не вдали,
Поет ли он, кричит в обиде,
Еще неясно для земли.

В каком убежище он, скрытый
От нас, от хищнических глаз.
Поет петух! Давно забытый,
Все воскрешающий рассказ.

* * *

Не сосна меня бранила
И не ель лгала,
А на мне тупая сила
Душу отвела.
Обещала теплый угол,
Завела в тупик,
От угла остался уголь,
Белый прах от книг.
Стал играть мне на свирели
Искрометный бес,
Но уже дышал на теле,
На груди мой крест.
По уши в золе и прахе
Я стоял один
Перед елью, как у плахи,
Этой ели сын.
Я сказал: “О, Божья милость,
В чем моя вина?”
И ко мне легко склонилась
Юная сосна.
И открылось сразу небо,
И открылся дом,
Где сто лет, казалось, не был
Я — в раю земном.

Закат

Есть в одиночестве заката,
В его блуждающем огне,
И в облаках его награда,
Высоко явленная мне.
О, сколько вижу силуэтов
И лиц, ушедших навсегда,
Когда на красный стержень света
Собьется облаков гряда.
Пусть брат едва ль похож на брата
И мать — на мать,
Но там, вчерне,
Стезю их вечного возврата
Огонь вверху рисует мне.
В цветном его великолепье,
В преображеньях рук, лица —
И он является мне в небе,
Отец, как облако-овца.
И голова его, и руки
Преувеличены стократ,
Лежит спокойно он без муки
И мне велит смотреть в закат.
И я стою сосредоточен,
Волнению предела нет,
Пока в прощальной пене клочьев
Не разлетится белый свет.

78