Стихотворение дня

поэтический календарь

Сергей Шабуцкий

3 февраля был день рождения у Сергея Сергеевича Шабуцкого.

«Подражание Роберту Бернсу». Читает автор

Подражание Роберту Бернсу, написанное по случаю рождения моей дочери

Отцовства добровольный узник —
Жужжу всю ночь, как кукурузник.
Уже светает, а подгузник
Опять тяжел.
И спит супруга — мой союзник,
Мой сильный пол.

Дитя! От ваших ламентаций
В зазоре между двух лактаций,
Когда уста открыты пальцу,
А не соску,
Я начинаю заикаться
Через строку.

Укутанная в пух гагачий,
Икая, какая и плача,
Растет родная сверхзадача,
Что твой бамбук:
А Бернс, бедняга, нафигачил
Двенадцать штук!

Покров

После Покрова́
Паклею трава
Рваные туманы
Лезут изо рва
Осень зажглась
Солнце из глаз
Павел убавил час
Два уволок Илья
Три проворонил я.

Там где листопад
Лучше не ступай —
Это с куполов
Облетела скорлупа
Осень с утра
Хруст по кострам
Павел поставил храм
Лики писал Илья
Локти кусаю я.

После Покрова
Время прозевал
То ли я ворона
То ли мало воровал
Осень зажглась
Солнце из глаз
Павел убавил час
Два уволок Илья
Три проворонил я.

* * *

Мамой называется
начало и конец дня.
В середине дня
все плохо вокруг меня.
Мне говорят неправильные слова.
Почему, например, потрогай и посмотри
это одно и то же, а слова – два?
А слово рыба – одно, а должно быть три.
Первая рыба это когда обед,
когда а вот óн опять руками берет,
когда не вертись, когда ну открой ты рот.
От нее никогда не помогает «нет».
От второй рыбы «нет» помогает, но иногда.
Она не плохая, просто она ерунда.
Она гнется, пищит и она с хвостом.
Можно смотреть руками, а можно ртом.
А третья рыба плохая, она вранье.
Я никогда не буду смотреть ее.
Говорили, там рыбка, а рядом еще одна,
а еще одна у кормушки и две у дна.
Я хотел посмотреть, а это просто стена.
Посмотрел кулаком.
Тогда сказали, стекло.
А врали, что рыба.
Я плакал и бил кругом.
Настала мама.
Не сразу, но помогло.

2013

24

Алексей Цветков

2 февраля был день рождения у Алексея Петровича Цветкова.

* * *

когда любовь слетается в орду
сплетая небо из ольховых веток
свет голоса слипается во рту
зазубренном и бой в запястьях редок

взойдут глаза и горлом хлынет ночь
очерчивая отчие кочевья
и ворона над хлябью вскинет ной
с тяжелого линейного ковчега

еще вода над адом высока
тресковый ключ китовый зуб и ворвань
но раковин и мокрого песка
на палубу срыгнет серьезный ворон

в подводном поле пепел и покой
там не горела вера и за это
татарским юртам не было завета
и радуги над ними никакой

* * *

Мы к осени пить перестанем,
Освоим гражданскую речь,
И мебель в домах переставим,
Чтоб не было места прилечь.
Над табором галок картавых
Синайская злая гроза,
Но рыбы в подводных кварталах
Закрыть не умеют глаза.
Взлетает оленья приманка
В рассеянный свет неживой,
А сердце на грани припадка
В упряжке любви гужевой.
Пространство сгущается к ночи,
Лежит на ветвях, как слюда.
Но рыб негасимые очи
Глядят из девонского льда,
Как времени грубые звенья
Наощупь срастаются в век.
А мы не имеем забвенья,
Стеная у медленных рек.

* * *

отверни гидрант и вода тверда
ни умыть лица ни набрать ведра
и насос перегрыз ремни
затупился лом не берет кирка
потому что как смерть вода крепка
хоть совсем ее отмени

все события в ней отразились врозь
хоть рояль на соседа с балкона сбрось
он как новенький невредим
и язык во рту нестерпимо бел
видно пили мы разведенный мел
а теперь его так едим

бесполезный звук из воды возник
не проходит воздух в глухой тростник
захлебнулась твоя свирель
прозвенит гранит по краям ведра
но в замерзшем времени нет вреда
для растений звезд и зверей

потому что слеп известковый мозг
потому что мир это горный воск
застывающий без труда
и в колодезном круге верней чем ты
навсегда отразила его черты
эта каменная вода

воренок

не видел он и потому не плакал
в окошке слюдяная пелена
когда на площади сажали на кол
заруцкого его опекуна

на зорьке выволакивали рано
тяжелый ворот времени вертя
трехлетнего царевича ивана
двух самозванцев общее дитя

в тулупах коченеющие сами
сквозь отороченную стужей тьму
свидание с умершими отцами
они в петле назначили ему

в кольце конвоя где она стояла
с тряпичным чучелком мослами вниз
лишь шепотом syneczku простонала
когда он с перекладины повис

а мы еще не понимая кто мы
доска судьбы от инея бела
из-под земли карабкались как гномы
на свет где перекладина была

где медленной истории водица
стекала ввысь из выколотых глаз
куда однажды суждено родиться
особо провинившимся из нас

набат проснулся вороны взлетели
из туч сверкнула черная стрела
а тельце все качается в метели
а ворот все вращается скрипя

но там за тучами в хрустальной сфере
окинув взглядом жалкое жнивье
иван-царевич на летучем звере
воды и яблок ищет для нее

пропал на шее след пеньки и мыла
последний снег ложится как смола
на землю где она сперва царила
а после вместе с нами прокляла

2015

112