11 февраля был день рождения у Геннадия Леонидовича Каневского.

[манты]

бог варит манты — это добрый знак.
бог сплюнул данта, и в аду — круги.
а в поле бродит пиросманиак — 
клеенчатое солнышко, зажги!
смотреть пиры оборванных князей.
дуть в жестяную задницу кинто.
где родина твоя, малыш? — нигде.
кто любит тебя, маленький? — никто.
как, знаешь, первый хиппи, бахромой
из замши потрясающий вдали — 
в тифлисе, в кутаисе, боже мой,
клеенчатое солнышко зажгли.
так повелось с божественной тамар,
и, верно, тело близится к весне,
и, радуясь отрыжке, белый пар
облизывает пальцы в тишине.

«Все забыть, и по второму кругу». Читает автор

* * *

все забыть, и по второму кругу:
воздух горше и плотнее к югу,
вот и тьма сгустилась грозовая,
харьков, запорожье, лозовая,
здесь меня когда-то хоронили
те, со вкусом меда и ванили,
я лежал на чистом и казенном,
наслаждаясь местным черноземом,
и неважно, что иного века,
что жидовской крови злая мета — 
то-то под курганами веками
скифы пополам с железняками.
попрошу старинную подругу:
проезжая тулу ли, калугу,
звоном поздним, землемерной цепью
грянься оземь — и лети над степью,
как летают птицы без названья
над непрядвой, доном и назранью,
как сменил докембрий — януарий,
расскажи в последнем мемуаре,
расскажи, как мы с тобой играем,
разлетись в тетради юденфраем — 
кровь во рту и привкус купоросный
маленькой войны победоносной.

«Я говорит салтыков щедрин». Читает автор

* * *

я говорит салтыков щедрин
зверь обличитель зла
хочешь прорваться звони один
звёздочка треск ноль два
сотни томов восковых неправд
прадед секунд-майор

радуйся имя твоё виноград
на языке моём

я продолжает тулуз лотрек
средней руки горбун
я только в эти холсты одет
в эти штрихи обут
код мой магнит мой на карте крап
шулерский мой приём

радуйся имя твоё виноград
на языке моём

гроздью корми оплети лозой
чтобы глядеть в зрачки
не отрываясь и по одной
строчки мои зачти
писано ощупью наугад
сунуться рылом в калашный ряд
крикнуть в дверной проём
слышишь ли пастырь овечьих стад
слышишь садовник идущий в сад

радуйся имя твоё 

яне

ты нищая страна с раскосыми глазами
ты воздух надо мной приют саманных крыш
когда я говорю на языке цунами
ты смотришь си-би-эс и плачешь и молчишь
твой бог твой сукин сын идет к тебе по водам
его любовь сильна твоя судьба сильней
подуй мне на ладонь и отпусти на волю
свободную от каст и кланов и семей
предсмертная вода не бормочи спросонок
в экран где поутру с лихой пометкой спам
летит сквозь интернет потерянный ребенок
читай не узнавай пересылай друзьям
читай не узнавай переводи на идиш
водобоязнь мою не торопись постой
ты терпишь говоришь поешь и ненавидишь
а я — я лишь слежу за лентой новостной

* * *

Е.Т.

Я на скрипочке играю, поднимая легкий прах. Я не Байрон — просто ранен на колчаковских фронтах, и, на раненную ногу опираясь, бледный весь, вот играю понемногу, зарабатываю здесь. И мотив сентиментальный дешевизною набряк: про исход пою летальный кочегара на морях, про угар пою тифлисский с напряженьем певчих жил… А когда-то — по-английски, и — в гимназии служил. Но ни слова, тс-с-с, ни слова, вон идет уже за мной комиссар в тужурке, словно зуб хороший коренной. В чёрной коже, ликом — белый. Он в гимназии моей, было дело — портил девок, жмых менял на голубей, но поднялся, второгодник, и теперь за двойки мстит. Байрон, Байрон, день холодный, Бог, наверное, простит за цистит, больную печень, за подбитый ветром глаз. Время — лечит, мир — калечит. Я ведь, барышня, и Вас помню, помню — Вы же сами, выходя из варьете с этим самым комиссаром, вся — на коксе, на винте… Я стоял у входа слева и вдогонку тихо пел: “Fare thee well! and if forever, still forever fare thee well”.

73