Сегодня день рождения Льва Роальдовича Болдова (1969 — 2015).
* * *
Придешь — за окнами кисель.
Не расхлебать столовой ложкой.
Поставим чай, грибы с картошкой
Пожарим, разберем постель.
И Время медленно умрет,
Зубами скрипнув от бессилья.
И будет Пако де Лусия
Играть с Вивальди в очеред.
Мы будем так с тобой близки,
Как никогда никто на свете —
Сбежавшие в пустыню дети
От взрослой склоки и тоски.
А после — слипшаяся прядь,
И ангел тихий, и — ни слова.
И мы проснемся в полшестого,
Чтоб Царство Божье не проспать.
* * *
Этот странный мотив — я приеду сюда умирать.
Коктебельские волны лизнут опустевшие пляжи.
Чья-то тонкая тень на подстилку забытую ляжет,
И горячее время проворно завертится вспять.
Я приеду сюда — где когда-то, мне кажется, жил
И вдыхал эту соль, эту смесь волхованья и лени.
И полуденный жар обжигал мне ступни и колени,
И полуденный ангел, как чайка, над пирсом кружил.
Я приеду сюда, где шашлычный языческий дух
Пропитал черноусых жрецов, раздувающих угли,
Где, карабкаясь вверх, извиваются улочки-угри,
И угрюмый шарманщик от горького пьянства опух.
Этот странный мотив… Я, должно быть, и не уезжал.
Всё вернулось как встарь, на глаза навернувшись слезами.
Вот возницы лихие с тяжелыми едут возами,
Чтоб приморский базар как встревоженный улей жужжал.
Вот стоит в долгополом пальто, чуть ссутулившись, Грин.
Это осень уже, треплет ветер на тумбах афиши.
Остывающим солнцем горят черепичные крыши,
К покосившимся ставням склоняются ветви маслин.
Этот странный мотив… Ты забыл, мой шарманщик, слова.
Я приеду сюда умирать. Будет май или август.
И зажгутся созвездья в ночи, как недремлющий Аргус,
И горячие звезды посыплются мне в рукава!
* * *
На берегах цветущих Леты
Живут умершие поэты.
Беседуют и пьют нектар.
Иного здесь не наливают,
И холодов здесь не бывает,
И все на равных — млад и стар.
Здесь Пушкин размышляет с Блоком.
О чем-то вечном и высоком —
О Шиллере и о любви.
С травинкою в зубах, рассеян,
Глядит, прищурившись, Есенин
На небо в жертвенной крови.
Поручик, тонкий ус кусая,
Следит, когда мелькнет косая
Тень паруса, как вещий знак.
О чем-то споря меж собою,
Бредут, померившись судьбою,
Цветаева и Пастернак.
Им все вершины были малы,
И неуютны пьедесталы,
И собственная в тягость плоть.
Теперь от нас они далече,
Для них невнятны наши речи,
Над ними властен лишь Господь
Да воздух — братский и сиротский.
Гекзаметры бормочет Бродский
Стихиям ветра и воды.
Шумят платаны величаво.
Присев в сторонке, Окуджава
Негромко пробует лады.
За все превратности награда
Им эта райская прохлада
И бег неспешный облаков.
А наш Парнас — на ладан дышит.
И нам писать — для тех, кто слышит,
А не для будущих веков!
