Сегодня день рождения Леонида Николаевича Рабичева.

Тишина

Что за станция, что за местность?
Ни трубы печной, ни скобы,
Уходящие в неизвестность
Электрические столбы.
Провода ничего не знают,
Мимо солнца, воды, земли
Тихо армии отступают,
Тихо движутся корабли.
Новогодние хлопья снега
Начинают мосты творить,
Так властна эта тихость неба,
Что не хочется говорить.

Москва—Нарофоминск 1942

То смех, то мат со всех сторон,
Махоркой, вшами, вещмешками,
Воспоминаниями, снами,
Едой битком набит вагон,
Винтовка чья-то подо мною,
И вдруг, о чудо неземное!
Губами, грудью, животом
И всем, что видно и не видно,
Я вдавлен в медсестру. Мне стыдно!
Но широко открытым ртом
Она судьбу мою вдыхает,
Вагон скрипит и громыхает,
А время третий час стоит.
— Так тесно, как в Аду у Данте,
Молчи! — Она мне говорит.

Бичи

По дорогам разбитым,
По топким болотам, погостам,
Чем страшнее и ближе,
Тем выше становимся ростом.
И назад, и полвека спустя
Высоты не теряем.
Чем страшнее и ближе,
Тем чаще себя повторяем.
Разве мы виноваты,
Майоры, сержанты, солдаты,
Что родятся от нас
Психопаты, бичи и фанаты?

Весна

Лист прошлогодний, под забором снег,
Висит петля под сломанным замком,
Пень у порога что-нибудь да значит.
Бесхозный дом, как старый человек,
Ворочается, охает и плачет.
Печь затопил и сел на табурет.
Скворец на ветке, жук в навозной куче,
Иль просто бочки полусгнившей цвет.
Две трети неба заслонили тучи.
Потом явилась мысль, что смерти нет.

Сегодня день рождения Ирины Игоревны Ковалёвой (1961 — 2007).

* * *

Первую тысячу лет я буду слушать сакс,
Ехать в машине, июнь, закат в зеленом огне,
Или – май, сирень, окно, открытое в сад,
И ветер шевелит занавески в окне.

Шум высоких берез и сосен пасмурным днем,
Белый шиповник, и дуб, и жасмин, и клен…
Первую тысячу лет – я догадаюсь потом
И побегу, как к морю с поезда, – даже в шторм.

В Средиземном – в Эгейском – в августе – звон планет,
По созвездию плещется в каждой волне…
Первую тысячу лет, в каяке, завернувшись в брезент,
Между Критом и Наксосом буду плыть на спине.

Лето 2003

* * *

Какая дивная устроена обитель
для нашей юности — она всегда жива.
Немыслимых садов нечастый посетитель,
в незапертую дверь вхожу без волшебства,

И там всегда горит любви укус пчелиный,
и оттого светло, как северной весной.
И полый ствол поет одним дыханьем длинным,
и падают слова, как ливень льет, — стеной.

2005

* * *

Марине Георгадзе

Так вот и было. Любила тебя?
— В этом ли дело? —
Бездну в лице твоем, взгляд отводя,
Видеть умела.

Свет был большой обитаемый дом.
Белые своды.
Можно войти и вернуться потом —
Сколько свободы.

Ставнями забраны окна, а вход —
Вход заколочен.
Был и у нас свой Тринадцатый год.
Пропуск просрочен.

Мокрой щекой к ледовитой стене —
В самом ли деле
Бальные шорохи чудятся мне,
Дальние трели?

Сыплет нарядный пушистый снежок,
Ставит кавычки.
Выпал из пальцев пустой коробок.
Кончились спички.

2006

* * *

Холодная весна сверкает и гремит.
Холодная весна – твой первый день рожденья.
Безлиственный пейзаж, похожий на Аид,
Но только солнце есть и слышно птичье пенье.

Ты первая прошла в прозрачные врата.
Еще колышутся несомкнутые створы,
И что-то видно там – то будто темнота,
А то как будто свет – как в поезде, в котором

Куда-то прибыли. Пустой ночной перрон.
Со сна не разобрать ни надписи проплывшей,
Ни что там рявкает в вокзальный микрофон
Надсадный женский бас – усталый и простывший.

И душно наверху. И дует из окна.
И хочется домой – иль ехать степью темной
Вперед или назад. Огромная луна –
Нет, это бьет в лицо фонарь пристанционный.

Проснуться бы теперь и знать, что это сон,
Что лето впереди, и мы с тобой поедем
На море Белое! На Тихий Океан!
И хлебом не накрыт твой с водкою стакан,
А просто не допит, и нет конца беседе.

Декабрь 2006