Сегодня день рождения у Бахыта Шкуруллаевича Кенжеева.

* * *

Бездетный инопланетянин,
который жаждой странствий ранен,
вдруг спрашивает, почему
так жалобны людские очи
и почему никто не хочет
в неузнаваемую тьму.

А мы, смеясь, семейным чаем
ночь заозёрную встречаем,
как бы начальнице, грустя,
подносим ей то натр едкий,
то земляничное в розетке,
то первородное дитя,

а мы грозой в начале майя
поём псалмы, не понимая,
зачем, за что, откуда, как,
и утром стаскиваем хмуро
в пирамидальные структуры
недолговечный известняк.

Геть, соблазнитель безобразный,
не удручай загадкой праздной,
рассейся, ты нам не указ.
Скупы, жестоки, бестолковы,
вот потому-то и легко вам
смущать юродствующих нас.

И улыбнусь. Прощай, дурила!
Нас к смерти жизнь приговорила,
а ты лети домой, домой
лети — там ангелы густые
поют литании простые.
Как мы бедны. Как голос мой…

* * *

Смотри, арахна, нищая ткачиха:
октябрь уж наступил, в лесах светло,
и осень индевеющая тихо
целует землю в желтое чело,
и шепчет мне, что смертный жребий мелок,
пора смиряться, щастья нет нигде,
а время — бег вчерашних водомерок
по неподатливой воде.

Я строил мир по плотницкой науке,
соединяя дерево и кость.
Вчера, вчера! Как много в этом звуке
для сердца уязвленного слилось.
Мы встретимся, но хорошо узнать бы
друг друга, скрипнуть петелькой дверной —
был май, справлявший лягушачьи свадьбы
в излучине речной,

нет, не в лекалах, друг, и не в рейсшинах
блуждает дух, к причастью не готов,
а в песнях земноводных, меж кувшинок —
глухих русалочьих цветов.
И даже если рад бы по-другому
(товар лицом, соль, музыка, Господь) —
кому то жизнь — хомут, кому-то — омут,
кому — отрезанный ломоть.

* * *

Вдоль пашни къ осиновой рощѣ
надъ ртутной осенней рѣкой
съ брезентовой сумочкой тощей
доносчикъ бредетъ молодой

высокая осень Господня
одинъ безъ семьи и друзей
онъ вдругъ отдыхаетъ сегодня
какъ Пушкинъ безъ Мэри своей

и тоже задумался крѣпко
о дикихъ грибахъ и ежахъ
на немъ козырьковая кепка
и сѣрый походный пиджакъ

мохъ сизый малина крапива
парнишка отчасти непростъ
а въ сумкѣ прохладное пиво
и вобла серебряный хвостъ

онъ выпьетъ закуситъ немножко
какъ жизнь оказалась свѣтла
гдѣ Пушкинъ – тамъ зрѣетъ морошка
брусника огонь да игла

а синяя осень ложится
какъ правое дѣло въ стихи
гдѣ листъ палестинскЁй кружится
надъ тихимъ изгибомъ рѣки