Сегодня день рождения Дениса Васильевича Давыдова (1784 — 1839).

Элегия

О, пощади! Зачем волшебство ласк и слов,
Зачем сей взгляд, зачем сей вздох глубокой,
Зачем скользит небережно покров
С плеч белых и с груди высокой?
О, пощади! Я гибну без того,
Я замираю, я немею
При легком шорохе прихода твоего;
Я, звуку слов твоих внимая, цепенею;
Но ты вошла… и дрожь любви,
И смерть, и жизнь, и бешенство желанья
Бегут по вспыхнувшей крови,
И разрывается дыханье!
С тобой летят, летят часы,
Язык безмолвствует… одни мечты и грезы,
И мука сладкая, и восхищенья слезы…
И взор впился в твои красы,
Как жадная пчела в листок весенней розы.

1817

Гусарская исповедь

Я каюсь! Я гусар давно, всегда гусар,
И с проседью усов — все раб младой привычки.
Люблю разгульный шум, умов, речей пожар
И громогласные шампанского оттычки.
От юности моей враг чопорных утех —
Мне душно на пирах без воли и распашки.
Давай мне хор цыган! Давай мне спор и смех,
И дым столбом от трубочной затяжки!

Бегу век сборища, где жизнь в одних ногах,
Где благосклонности передаются весом,
Где откровенность в кандалах,
Где тело и душа под прессом;
Где спесь да подлости, вельможа да холоп,
Где заслоняют нам вихрь танца эполеты,
Где под подушками потеет столько ж…,
Где столько пуз затянуто в корсеты!

Но не скажу, чтобы в безумный день
Не погрешил и я, не посетил круг модный;
Чтоб не искал присесть под благодатну тень
Рассказчицы и сплетницы дородной;
Чтоб схватки с остряком бонтонным убегал,
Или сквозь локоны ланиты воспаленной
Я б шепотом любовь не напевал
Красавице, мазуркой утомленной.

Но то — набег, наскок; я миг ему даю,
И торжествуют вновь любимые привычки!
И я спешу в мою гусарскую семью,
Где хлопают еще шампанского оттычки.
Долой, долой крючки, от глотки до пупа!
Где трубки?.. Вейся, дым, на удалом раздолье!
Роскошествуй, веселая толпа,
В живом и братском своеволье!

1832

Романс

Жестокий друг, за что мученье?
Зачем приманка милых слов?
Зачем в глазах твоих любовь,
А в сердце гнев и нетерпенье?
Но будь покойна только ты,
А я, на горе обреченный,
Я оставляю все мечты
Моей души развороженной…

И этот край очарованья,
Где столько был судьбой гоним,
Где я любил, не быв любим,
Где я страдал без состраданья,
Где так жестоко испытал
Неверность клятв и обещаний
И где никто не понимал
Моей души глухих рыданий!

1834 или 1835

27 июля родился Валентин Яковлевич Парнах [Парнох] (1891 — 1951).

Палермо

Наталии Гончаровой

Под сводами огромного собора,
В темнице драгоценного органа,
Хор голосов протяжно пел хвалы.
И бури полнозвучного напора
Приподнимали гулкие валы.
И разверзались недра океана.

Пять суток огневых вихрь от Сахар
Вторгался, опалял песчаной сушью
И оглушал, и предавал удушью,
Внезапным холодом сменяя жар!
Колючих скал и кактусов громада,
Блистательных Семитов падший трон,
Суровый, крайний Юг!.. Но ты, отрада,
Провеяла! Благоухал лимон.

И ехали в колясках, полулежа,
Из улиц к морю, медленно, в закат,
Графини истомлённые, тревожа
Бред меланхолии. Восточный лад,
Глаз сарацинский! Древние загары
На пире смугло-матовом цвели.

И море им открылось после кары,
И величаво стыли корабли…
Но горько преданный одной химере,
Я нес себе безжалостный закон.
И было здесь отчаянье потери
Прав на гармонию. Тюремный сон!

Благоуханий и крушений слава,
Великолепья древняя основа,
Павлины мозаик и пальм сады!
Я весь был ярость грозного устава,
Я дал обет молчанья и вражды.
И жгло, душило, как сирокко, Слово!

1918

Высланные (1914-1917)

Вповалку и по накладной!
Евреи в вони скотского вагона,
После резни очередной.
Вот где цвести вам, пальмы Соломона!

Тупеет взгляд и память похорон.
Блокада поездов острожных.
«Не выходите на перрон
При остановке неблагонадежных!»

Чередованье рвот
Родильного-молитвенного дома.
Среди болот
Ковчег с начинкой мяса для погрома.

1919

Джаз

Мы были джаза лишены.
О, гроб! Неистовством дохнули
После кошмарной тишины
Вдруг сотрясённые кастрюли.
Причуды звуковых систем!
На стержне вздрагивали гонги,
Хрипучки взвинчивались, гонки,
Неукрощаемы ничем…
Противозвучий мастера!
В лад музык ерзанья и дерги.
Пружинный зад и плеч игра
В разгаре негритянских оргий.
И, в плечи голову ввинтив,
Прерывно выкинул обратно.
При содроганиях гадюк
Споткнулся, сидя. Острый взвив,
Изогнутою кистью крюк,
Прицел ударного пневманта…

1922

Сегодня день рождения у Сергея Геннадьевича Круглова.

Сидя на лесной поляне в июньский день и поясняя дочери начала игры в шахматы

Это не страшный всадник промчался,
дочка, не бледный конь,
это не лубочная смерть косит нас на лугу, –
это в нашем лесу, милая,
грибной сезон, календарю вопреки.
Нежный зеленый свет, и слоновая кость листвы,
и зыбкий аромат дня;
и Господь-грибник, светел и тих, травы вороша,
медленно сгибается и срезает грибы,
один да один, и мера полна.
В Господнем лукошке червивых нет,
дочка моя! В паутине дрожит слеза,
муравей славит лето скрежетом жвал,
и дрозд охраняет песней Господню тропу.
Да, милая, все мы, как грибы в траве,
или как – видишь? – шахматные фигурки
в полуденных клетчатых полях:
это грибной сезон, а также – не странно ли! – начало игры,
этюда в несколько ходов,
где белые начинают – и проигрывают
тем, кто гораздо белее, белее,
милая дочка.

Синдбад-мореход несет на закорках старика

Так, падая, воздуха рассекает струи
яйцо птицы Рух. И уже упало,
и яство старинное приуготовляется: дружба!
Предательство: дружбы и кардамон, и перец,
и мускатный орех.
Смуглый повар щелкает языком, пальцы о семи фалангах
копают груды, отбирают зловонную пряную снедь:
почки, печень, глаза, — в котел!
или яичница: плачь, мать-Птица, белая!
Так дружат сила мужчины и мальчика
абрикосовый на копчике пух; так
варятся в котле миражей, пустынь и долгих переходов
друг талия и друг абиссинский клинок,
свитый вкруг талии в виде пояса, режущий плоть,
и миг — защелка щелк, и булат поет,
все же на меч не повесишь шитый кошель!
Так дружат странное приключение и бедный Синдбад:
друг, свалившийся на тебя с неба
небесным яством, где едок ли ты иль подлива, —
всенепременно не ты: либо он больше,
либо меньше тебя. Больше — и ты тихо исчезнешь
в дивную восточную ночь, полную тайн,
прихватив достоянье друга-учителя — медный котел
и берилловый посох наставлений;
меньше — и его, как лишаистого пса,
печально и непреклонно выставишь ты за дверь
в ту же самую ночь; и, думая о вдруг зримых
и съедобных въяве
островах, парусах и мерцающих кладах, ждущих тебя,
о миражах, гуриях и новых дружбах,
ты принимаешь с ладони расторопного предательства десерт:
светлое, слезное, как лед в песках,
облегчение одиночества.
Вечная тишина, свет, переполненность благодарного сердца.
Ноша исчезла.

И вот тогда ты отодвигаешь поднос с едой,
запираешь дверь на ключ, ключ роняешь в колодец,
идешь в гавань, снаряжаешь корабль
и пускаешься в путь.

Первоисточник: руководство по игре на флейте

Д. Кузьмину

Сначала по всей длине проделай во мне отверстья
(тут же
моментально зажимая каждое пальцем,
во избежанье утечки!).
Затем медленно оближи влагою губы,
в оные вложи
один мой конец и подуй — из другого
выльется нота. И какая.

Нетерпеливый
тут моралист, до морали
не дочитав, взбешен, визглив, отбросил
первоисточник — пятилинейчатые листы
рассеялись, скрипичный, басовый ключ — смешалось
всё —
и паскудство
об пол размазал желтою, плотной коростой пяты натруженной.

Увы! так и
останется музыка наша
без сколько-нибудь должного ея руководства!