6 мая родился Харри Эдмунд Мартинсон (1904 — 1978), шведский писатель и поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе 1974 года.

Аниара

(отрывки из поэмы)

55

Пуст планетарий. Людям неохота
ходить, смотреть космические лики,
со стардека сквозь плекс-прозрачный свод
следить за Волосами Вероники:
в них вспыхнула сверхновая звезда,
и свет ее приковылял сюда.

И астроном униженный вещает,
как космос в кости холодно играет
сверхновыми, а те среди игры,
наскучив вечно приносить дары
неблагодарному фотонофагу,
последний жар души швыряют в скрягу.
И как же не взорваться, негодуя,
когда такой огонь пошел впустую?

Какой-нибудь космический наглец,
чей тон снобистский гонда выдает,
послушав, с отвращением ввернет
усталым саркастичным шепотком —
мол, мне плевать на космос и на вас —
одну из своего комплекта фраз.

И астроном кончает поскорей,
остыв и извиняясь, свой рассказ
о чудесах космических морей.

74

А страх глядит в прозрачное пространство,
бессмысленно пронзая взором даль.
Вот дар — стеклянно-ясная погибель,
вот дар — пустая пустота, в которой
бессмысленность прозрачного прозрачней.
Вот дар — сверхновый ужас воспылал.
Ты думал мало, друг, ты слишком много знал.
Пока ты спал, космическое море
иллюзии твои истерло в прах —
как солнце, самовоспылал твой страх.

80

Звезде любви помогает
какая-тo дивная сила:
зрачок, вздымающий вихри,
сердцевина светила.
Глянет звезда на землю —
земля оживет, согрета.
Луга цветут, семенятся,
счастливы счастьем лета.

Цветы из земли выходят
на стеблях — живых флагштоках,
бабочки в желтых шалях
пляшут в чертополохах.
Шмели разгуделись, травы
чертят тенями тропку,
трещат парусишки мака —
ветер им задал трепку.

Летуче тепло — случайно
шальное выпадет счастье.
Светла над лугами лета,
далека от злобы и страсти,
звезда любви сотворила
ивановой ночи благость.
Кто еще так старался
дать нам покой и радость?

87

Шло время. Перемены проявлялись
в потертости обивок и ковров.
Душа убога, бесприютен дух,
бессильем оба скованы, сидят
в космокомфорте скучном и убогом,
который был когда-то нашим богом.

Нам надоело обожать удобства,
достигли мы вершин комфортофобства.
Пронзают время дрожью боль и муки —
мы ими утешаемся от скуки.
Чуть слово или танец станут модны —
их тут же сбросит новый фаворит
в поток бесплодных дней, гнилой, безводный;
в поток, что к Смерти свой улов влачит.

Ленивые мозги — себе обуза.
И духи книжных полок в небреженье
стоят спиной к мозгам, груженным ленью, —
им и без клади мысли хватит груза.

Чудные знаки подает нам космос —
но, дальше своего не видя носа,
мы эти знаки тотчас забываем.

Так, например, приблизились мы к солнцу —
бесславно потухавшему соседу
того, что озаряло долы Дорис.
Тут Изагель, войдя ко мне, спросила:
— Так как же, милый? Будем или нет?..

Я отвечал, что время наступило,
а вот с пространством многое неясно.
Разумней будет, если мотылек
повременит лететь на огонек,
который предлагает нам услуги.

Ее глаза, как фосфор, засветились,
и гнев, священный гнев, зажегся в них.
Но согласилась Изагель со мной,
и далее голдондер охраняла
вне нашей группы, вялой и усталой.

1956

Перевод И. Ю. Бочкаревой