Вчера в Москве вручена была «Русская премия» — одна из самых престижных литературных наград, учрежденная для иностранных литераторов, пишущих на русском языке. Лауреатом в номинации «Поэзия» стала Ирина Александровна Евса.

* * *

Он положил мне руку на плечо,
суть ремесла пространно объясняя.
В его янтарный, вспыхнувший зрачок
впорхнула птиц встревоженная стая
и превратилась в крапинки. Пока
он говорил, сгущались облака,
тянуло с гор полынью и тимьяном,
и, на волнах покачиваясь пьяно,
последний катер шел из Судака.

Я думала: «Когда б его рука
покоилась в кармане пиджака,
а губы были сжаты, – четкий профиль
совпал бы с очертанием скалы,
которая в разрез небесной мглы
глядела мрачно, словно Мефистофель».

Но он всё говорил, а речь текла,
как по стволу вишневая смола –
сквозным лучом просвеченная лава.
И в сердцевине розовой ея
уже темнело тельце муравья
с волнистой щепкой, выдвинутой вправо.

И воедино были сведены
кармин луча и сепия волны,
дырявый челн дробящая на части,
и этот странный в белом пиджаке
седой безумец с птицами в зрачке
и загрубелым шрамом на запястье.

* * *

Одушевляя небес немоту, –
вихрь серебра в обескровленной смальте,
дождь превращается в снег на лету,
снег обращается в грязь на асфальте.

Свищет сквозь щели рассохшихся рам
снежной пыльцой, антрацитовой сажей.
Суть превращений, доступная нам, –
смена погоды в пределах пейзажей.

Тени – то розовы, то голубы.
Улицы – то белоснежны, то рыжи.
Линия жизни в пределах судьбы –
тут же. Но я её четко не вижу.

Малые горести детских обид,
старческий хрип над разбитым корытом –
весь, в тесноте копошащийся, быт –
тут же, но слоем волшебным сокрытый.

И облетает младенческий пух,
теплый, как вздох вифлеемского хлева, –
плоть, на лету превращенная в дух
ветром, качнувшим небесное древо.