неужели ты,
подумал я, выходя из трамвая 37-го на остановке,
там где только что был,
где зернистая от дождя мостовая еще дымилась,
от датировки воздержусь, а что до сезона
был месяц май,
неужели ты?
ты скользнула взглядом поверх сидящих и поймала мой,
и 37-ой трамвай дернув затормозил,
и съехал твой синий плащик обнажая детскую шею,
и я сошел пробуждаясь одновременно,
как бы по ходу
неужели ты
твердить продолжая и валидол в темноте пытаясь нашарить,
ни про погоду, ни который день не зная, хотя бы год
ты спала так тихо и далеко,
что боясь коснуться, студиозус, вдогонку крикнул,
ты идиот, на одном трамвае ездить и разминуться,
заворачивающим все время куда-то вбок на Лефортово,
а тебе как всегда направо,
и кому через бездну лет дребезжит звонок или что там,
мобильник? – не важно –
не стой, раззява, на путях, если будущего не знаешь! –
со сна так я думал впотьмах,
и ты была рядом, рядом
незнакомка с 37-го –
жено, ты ли? – жена,
и еще было что-то, что словом не схватишь,
взглядом хватким не углядишь,
но это присутствовало как бы знак неизбежности что ли и весть обоим
и дышало в стекло,
и прикидывало число равное четырем пятакам
или двум оболам, ибо время элегий римских-неримских прошло,
а срок предстояния что ни утро короче на ночь,
но когда я вижу твое лицо и седой висок с жилкой бьющейся,
дорогая, ты веришь, напрочь отступает все –
усталость, года, невроз, систолы нарастающей старости и хворобы –
все уходит,
только запах твоих волос вызывающе под рукой разметанных,
чтобы тайно срезать их
как закладку про черный день в драгоценную книгу-оберег,
запах, он лишь держит то, что провеяло там,
и куда ни день эту книгу, до спазм вдыхаешь ее,
мусолишь как завет,
и хотя не раз не два прочитал, по стиху заучивая,
она все равно загадка и сама по себе
и конечно еще финал, до которого
не дойдет никогда закладка, потому что финала нет,
вообще нет слов,
это род депрессии –
пустокипение мозговое: поздновато встретились?
но ведь встретились,
а любов, как тов. Сталин писал, побеждает и все такое,
и одна надежда, что не уперты у нас вожди и дадут умереть
своей смертью в своей постели,
чем не льгота,
когда бы не роковая дыра впереди,
Господи, говорю,
неужели Ты здесь,
неужели шанс даешь,
и вот парки твои поустали, поди, пряжу прясть незаметную –
разве она не прореха ль? –
но подруга со мной,
на заре Ты ее не буди, на заре она сладко так спит,
и трамвай
уехал